ГРАФ ТЬМЫ, ИЛИ ФУЦЫН ПРОТИВ ВСЕХ

 

 

***

Старый профессор умер за три дня до зачетной недели.

В вузе были прекращены занятия для похорон и выражения соболезнования студентами и преподавателями.

Позже говорили, что некоторые коллеги покойного даже надеялись, что соболезнования студентов и кандидатов на профессорское место были искренними.

Как выяснилось при организации похорон, профессор жил бобылем и родни у него, кроме никому не известной племянницы в Каховке, не было. Поэтому для рытья могилы и транспортировки гроба сотрудникам кафедры пришлось добровольно-принудительно подрядить шестерых самых отпетых двоечников, настолько бестолковых, что сдать сессию они могли только при особой благосклонности преподавателей за особые заслуги перед кафедрой.

Могилу вырыли за три часа – почти у всех принудительных добровольцев стояли твердые пятерки по физкультуре. Декан вызвал третьекурсника, отец которого владел гаражом, и к полудню под квартирой покойника дымил и чихал рассыпающийся «ГАЗ» чуть ли не довоенного выпуска. Возле двери подъезда стоял венок, окрестные старухи скорбно рассуждали о быстротечности жизни и втихаря радовались, что в этот раз колокол позвонил по кому-то другому. Сотрудники кафедры ходили вверх-вниз по лестнице или толпились в комнате, в центре которой на столе помещался гроб с телом профессора.

Когда один из студентов занес в подъезд ящик «настоящей» водки с ближайшего рынка, выражать свои соболезнования моментально собрались все окрестные алкоголики. Новость о спиртном каким-то таинственным образом разнеслась по микрорайону, и через час декан приказал запереть дверь, чтобы не пускать очередную партию грязных, воняющих перегаром, но настойчивых до рукопашной «лучших друзей покойного».

Разлили по одноразовым пластиковым стаканам.

Встал замдекана, помахал перед лицом узловатой ладонью, стараясь разогнать едкий дым дешевых сигарет, и долгим взглядом обвел присутствующих. Светила городской науки сидели на шатких стульях, на продавленном и затертом диване и просто на чем попало – в вытертых до подкладки пиджаках, придерживая ногами авоськи или мягкие чемоданы, подаренные двадцать лет назад в день защиты диссертации. Выцветшие взгляды, слегка оживленные водкой, скользили от гроба к говорящему и обратно.

–          Дорогие друзья! – начал замдекана. – Много слов сегодня было сказано о безвременно ушедшем из жизни Матвее Анатольевиче. Что же еще добавить… Если позволите, я расскажу историю своего знакомства с этим замечательным человеком. Я вспоминаю, как в первый раз, еще молодым аспирантом, я увидел профессора. Уже тогда это был пожилой, но очень энергичный и добрый человек. Первое, что Матвей Анатольевич сказал мне…

«Тттрреенннь!!!» – заорал дверной звонок, и присутствующие вздрогнули, словно их резко вывели из гипнотического транса.

Замдекана метнул в сторону прихожей ненавидящий взгляд.

–          Итак, Матвей Анатольевич сказал …

«Трень, ттрреннь, тттттттттррррррееееннньь-бббббрррррееееенннннь!!!» – злорадно разрывалось детище конверсионного завода. Звук у звонка был ужасающий, зато корпус очень напоминал неровно согнутую танковую сталь и, скорее всего, без проблем выдержал бы прямое попадание пули из крупнокалиберного пулемета.

Торжественная речь безнадежно превращалась в фарс.

–          Митя! – рявкнул замдекана студенту – бывшему борцу, который сидел на ручке дивана с бутылкой новой, освежающей «Фанты» в огромной ладони. – Митя! Откройте, пожалуйста, дверь и объясните этим алкашам, что здесь не бесплатный пивбар, черт!

–          Шесть секунд, Абрам Моисеевич, – ответил Митя замдекану по фамилии Иванов. – Щаз!

Гориллообразный Митя мгновенно вскочил и неожиданно легкими, почти танцующими движениями вылетел в прихожую. Щелкнул замок. Однако вместо ожидаемых оплеух Абрам Моисеевич Иванов услышал голоса. Сначала – удивленный бас Мити, затем – серебряный голосок молодой девушки.

Присутствующие повернулись к двери, в которую просунулась смущенная Митина физиономия.

–          Абрам Моисеевич, – узловатый палец борца несмело ткнул в сосновый гроб, – ихняя племянница из Каховки приехала. Говорит, кто-то из отдела кадров позвонил. Войти хочет к… этому, ну, телу. Пускать?

–          Боже мой, – тоскливо зажмурился замдекана, которого студенты и преподаватели за глаза называли «Имени Дружбы Народов». – Митя, вы как-то говорили, что вас не взяли даже в офицерское училище?

–          Ну. А причем здесь это? – изумился Митя.

–          Нет, нет, это так. Давайте наверно пустим. Пускайте, Митя, племянницу.

Митя повернулся к дверному проему и гостеприимно махнул рукой.

–          Заходите, Стелла, заходите. Можно!

«Дружба Народов» снова поморщился.

 

***

 

В 18.00 в N-ском отделении милиции должны были отмечать день рождения начальника розыска. А сейчас было только 17,30. Оставшиеся полчаса тянулись долго, как рекламная пауза в футбольном матче.

В помещении дежурной части сидели почти все сотрудники отделения и, коротая время, делали вид, что решают кроссворд в потрепанной газетке. Вопросы читал невысокий худой опер по прозвищу Рембо.

–          Часть города в Венгрии, четыре буквы. Не понял?

–          Буда! – торжественно объявил здоровенный старший прапорщик по прозвищу Батон и почесал щеку ладонью, которая была чуть меньше, чем два хлебных батона, но чуть больше, чем голова Рембо.

–          Хуюда! – резко срифмовал лопоухий старший оперуполномоченный Красовский Сергей Иванович (для своих – Ксива, аббревиатура от первых букв фамилии, имени и отчества). – Буда – это же Бог у этих, как их, ну, черномазых каких-то.

–          Во-первых, Бог у черномазых – не «Буда», а «Будда» – подозрительно мягко поправил Батон. – С двумя «д».

–          Да хоть с двумя «ы»! – от злости Красовский даже не заметил, что только что сделал семантическое открытие, найдя букву «ы» в имени основателя буддизма Махаяны.

–          А Будапешт? – продолжил Батон. – Он же из двух частей – Буды и Пешты?

–          Ну? – усомнился Ксива.

–          Точно! – встрял дежурный Гоша Воробейченко и мечтательно закатил глаза, вспоминая что-то. – Мой батя там служил. Он мне оттуда велик привёз.

Гоша Воробейченко считался начитанным в масштабах отделения человеком, в спорных общеобразовательных вопросах часто был третейским судьей. Вместе со своим напарником – Андреем Соловьевым – являлся носителем коллективного прозвища «Люфтваффе».

С «Люфтваффе» обычно дежурил третий – хмурый здоровенный брюнет, никогда не пьющий с коллективом, всегда сторонящийся всех, за что и прозванный «Третий-Лишний». Этот персонаж был совершенно нетипичным представителем сотрудников МВД – никто никогда видел и не слышал, чтобы Третий-Лишний пил, брал взятки, общался с живущими недалеко от отделения женщинами или хотя бы раз обратил внимание на местную достопримечательность – стукачку-наркоманку, слабоумную минетчицу по прозвищу ДНД – «Добровольная НаРОТная Дружина».

Третий-Лишний всегда приходил на работу за пять минут до начала рабочего дня, уходил через пять минут после окончания оного и сразу же ехал электричкой домой – в хмурый пригород, который по вечерам обходили даже участковые и наряды ППС. Третий-Лишний не отмечал с коллективом свои зарплаты, дни рождения и очередные звания, не курил в помещении отделения и без возражений дежурил в праздничные дни. Красовский часто думал, что режиссер, снявший «Робокопа», наверняка хорошо знал Третьего-Лишнего.

В общем, в элитном подразделении «Люфтваффе» Третий-Лишний играл роль ненужного, но неизбежного балласта.

О Третьем-Лишнем было бы совершенно нечего сказать, если бы он не обладал одной отличительной чертой – он люто ненавидел котов. Ненависть была настолько сильной, что однажды, когда во время дежурства Третьего-Лишнего во двор отделения заглянул бродячий кот, в голове у Третьего-Лишнего случилось короткое замыкание и он выстрелил в кота из табельного «Макарова». Ярость помешала Третьему-Лишнему как следует прицелиться – пуля прошла почти на метр выше кота и попала в стену. Кот, как пуля, вылетел в ворота, а сама пуля с тошнотворным воем срикошетила от стены и щедро вспахала краску на водительской двери «Тойоты», принадлежавшей начальнику отделения.

Невзирая на столь яркую, казалось бы, фобию, невзирая на историю с охотой на котов, стоившей Третьему-Лишнему полугодовой зарплаты и задержки двух очередных званий подряд, Третий-Лишний умудрялся оставаться настолько серой личностью, что к нему даже не прилипли вполне логичные прозвища «Шариков» и «Куклачев», которые пытался ввести в обиход Красовский.

Спорить с Гошей о столице Венгрии Красовский не рискнул, только неразборчиво пробормотал что-то длинное и нецензурное и начал чиркать зажигалкой, внимательно разглядывая разлетающиеся из-под кремня искры и время от времени бросая недовольные взгляды на дремлющего у стены Третьего-Лишнего.

–          Деревня! – продолжал доставать Красовского Батон. – Тебе бы только стрелочником в тундру идти!

–          Грызи гантелю! – огрызнулся Красовский и выглянул в окно. – Блин, почти шесть, да где же Андрюха лазит!

–          Начальству за поляной поехал, – раздраженно бросил Рембо, тем не менее не отрываясь от кроссворда. – Баре кушают отдельно от народа. Кислота, хранящая наследственную… Что-то наследственное, тут пятно. Букв – один, две, три, четыре… до хера, в общем.

–          Дезоксирибонуклеиновая, – скромно ответил Батон.

–          Да ну на фиг! – протянул Красовский.

–          Де-зо-кси… Подходит! – изумился Рембо. – Ты откуда знаешь, Саня?

–          Зоологию нужно было учить в школе, Виталик. И вам, Сергей Иванович, тоже. Сотрудник милиции должен быть примером для граждан!

Окружающие заржали.

–          Отвали, – огрызнулся Красовский, когда смех утих. – Я просто не умею решать кроссворды на слух. Мне нужно самому слова видеть.

–          Страна в Индокитае, – мудро, как Дзержинский, хмурился Рембо, читая вопрос. – Семь букв, вторая – мягкий знак. Не может же быть такого – как это, мягкий знак – вторая?

–          Да ладно, не может, – решил реабилитироваться Красовский. – С ихними-то названиями? Пьяньхном какой-нибудь.

–          Ну, возможно. Ладно, пропускаем. Может, потом, кто вспомнит или по буквам подберём.

Батон хитро смотрел на окружающих.

–          Пьяньхном, значит! – как из засады, выскочил из-за пульта Гоша Воробейченко. Врач категорически запретил Гоше две недели употреблять спиртное, и сегодняшний праздник был Гоше, как нож в сердце. – Пьяньхном, значит? Страна в Индокитае? Пьяньхном?! Вьет-нам! Вьетнам – страна в Индокитае, семь букв, вторая мягкий знак! А Пьяньхном – это в нашем отделении и столица, блин, сердце этого Пьяньхнома как раз в кабинете у оперов!

В печальные времена вынужденной трезвости Гоша напрочь забывал, как сам по сто раз на дню по любому поводу забегал в тот самый кабинет, где была столица таинственного Пьяньхнома. Гоша безошибочно чувствовал бутылку водки, спрятанную в самое надежное место – огромный сейф для документов. Сами документы обычно лежали  на столе, стульях или на полу – когда случайно падали со столов или стульев.

–          Правильно, Вьетнам. Молодец, Гоша! – вставил Батон. – Учитесь, Сергей Иванович!

Уши у Красовского угрожающе покраснели, но он еще сдерживался.

–          Да ладно, Гоша, не психуй. Не всю же жизнь будешь трезвенником (на сленге отделения вынужденная периодическая Гошина трезвость называлась «сорокаградусная импотенция» или «Люфтваффе плачет за ангаром»). Через месяц день розыска, там и оттянешься, – примирительно начал Красовский, затем внезапно выхватил из-под локтя у Батона смятый газетный лист. После того, как Красовский рассмотрел свою добычу, его уши мгновенно стали темно-вишневыми и он заорал не своим голосом. – Вот сволочь, а! Да у него же точно такой кроссворд, только уже решенный! Академик хуев!

Неизвестно, во что бы вылилось интеллектуальное казино N-ского отделения, если бы под окном не заскрипели тормоза «восьмерки», в которой приехал именинник Андрей.

 

***

 

Когда в комнату вошла племянница покойного профессора, то наступила такая тишина, что стало слышно шипение пузырьков в Митиной «Фанте».

Такую красивую девушку не видел за всю свою жизнь даже замдекана.

Светлое, как солнце, нарочито-небрежное «каре» обрамляло ангельское личико, на котором выделялись огромные зеленовато-синие, цвета черноморской волны глаза и темно-алые, словно чуть припухшие от поцелуев полудетские губки. Изящные маленькие ушки казались почти розовыми.

Тонкую белоснежную шею охватывала тонкая золотая цепочка с золотым кулоном с изображением рогатого получеловека-полукозла.

Розовая блузка опасно для своих швов обтягивала небольшие, но словно налитые груди. Блузка сантиметров пятнадцать не доставала до белых брюк и предъявляла всему миру идеально плоский животик. Неправдоподобно тонкая талия напоминала песочные часы, а бедра и ноги вызывали в голове довольно неприличные мысли.

Абрам Моисеевич ощутил в брюках шевеление, которое казалось совершенно неуместным на похоронах соратника по науке и которое последние лет двадцать ему только снилось.

–          Дядя! – в колдовских глазах-омутах задрожали хрустальные детские слезы. Девушка всхлипнула и, к возмущению всех присутствующих, уткнулась в плечо обалдевшего от неожиданного счастья Мити. – Дядя!

–          Дорогая Стелла, мы… То есть, от лица всех сотрудников… Тьфу ты, черт! Стелла! Ваш дядя, лучший из людей, которого я знал, всегда будет жить в наших сердцах! – постарался сгладить неловкость Абрам Моисеевич, но его потуги разбились о полный неподдельного горя стон девушки: «Дядя! Дядя! Как же…»

… В могилу полетели первые комья земли.

Серое небо над кладбищем напоминало грязную простыню в студенческом общежитии. Вокруг свежераспахнутой ямы толпилась скромная похоронная процессия – дюжина сотрудников кафедры, шестёрка студентов-«могильщиков», племянница и водитель «газика», с вожделением поглаживающий в кармане заработанную бутылку «Русской».

Тонкие пальчики Стеллы взяли небольшой комочек серо-коричневой глины и бросили его на обтянутую красной тканью крышку. Маленькая, блеснувшая в случайном лучике солнца слезинка упала прямо в могилу и оставила маленькое пятнышко обивке гроба. У всех присутствующих невольно защемило сердце.

Лежащий в гробу профессор довольно улыбнулся племяннице и энергично показал большой палец.

 

***

 

Сразу же за «восьмеркой» начальника розыска к воротам N-ского отделения милиции подлетела «девятка» коммерсанта Васи – кума Сергея Красовского. Вася приезжал не первый раз, и невольный трезвенник Гоша судорожно сглотнул слюну – пьянка обещала затянуться далеко за.

Вася был типичным представителем бизнесменов своего поколения. Тотальное ограбление рассыпающегося СССР под флагом «Перестройка, Гласность, Ускорение» началось, когда он еще учил теорему Пифагора. Ребята лет на пять постарше сориентировались быстрее и разбежались кто куда – кто в комсомол, кто в бандиты, кто в кооператоры – во все места, где можно было ухватить свой осколок счастья. И когда Вася получил аттестат, паровоз уже набрал полный ход и вскочить в него было непросто.

Страна въехала в фазу независимости, и в усиливающемся бардаке всплыли новые возможности, за которые и ухватилась «опоздавшая молодежь». Потыкавшись во все углы, Вася плюнул на университет, но через несколько лет уже ездил на «девятке», швырял деньги на ветер, имел совершенно непредсказуемую нервную систему и временами уходил в тяжелые запои. Чем конкретно занимался Вася, понять было тяжело, но налоговых инспекторов он любил не больше, чем Гитлер – евреев, и вообще к родному государству особо теплых чувств не испытывал.

С кумом Сергеем Красовским они дружили со второго класса. После школы их разнесло по разные стороны баррикад, но дружба от этого не пострадала. Да и выживать вдвоем было проще.

Вася выскочил из машины и ногой закрыл дверь. В правой руке он держал пакет с изображением роскошной бутылки, в левой – пакет с логотипом крупного супермаркета. Красовский увидел эту картину и мозг сыщика моментально сделал вывод, что в правом пакете выпивка, а в левом закуска. «Ну, пошла вода горячая!» – мелькнула в его голове мысль и угрожающий цвет ушей начал постепенно возвращаться к норме. Гоша Воробейченко тоскливо сплюнул, отвернулся от окна и потянулся за книжкой с интригующим названием «Менты поганые».

 

***

 

Могилу забросали влажной землей и образовавшийся холмик прихлопали лопатами. Студенты-гробокопатели стояли, тяжело опершись на ручки лопат, и дышали, как цирковые медведи после аттракциона «Звери на батуте». Митя вогнал штык в землю и, ставя последнюю точку в земном пути покойного профессора, смачно сплюнул прямо под ноги Абраму Моисеевичу.

–           Все, Абрам Моисеич, ахнарь, – стараясь шептать не очень громко, зашипел Митя. – Уже можно ехать поминать.

Замдекана скривился, словно у него заныли все вставные зубы одновременно.

–           Товарищи! – трубным голосом начал он. – Наше горе невозможно выразить…

Стелла неслышно подошла к Мите и тихонько тронула его за огромный трицепс.

–          Простите, пожалуйста, мы вообще-то с вами еще не знакомы, но…

Бывший борец украдкой подтянул брюки, громко шмыгнул носом и, чтобы сгладить сложившееся впечатление, покашлял и выпятил грудь.

–          Дима, можно Митя, – внезапно севшим голосом просипел он.

–          Митенька, пожалуйста! – в глазах девушки всплеснула мольба. – Мне завтра уезжать, но эту ночь придется провести в квартире дяди, где он прожил столько… А теперь его нет. Я прекрасно понимаю, что выгляжу как дура, но мне… Мне страшно. Мне очень-очень страшно. Вы не могли бы… Ну, просто побыть со мной эту ночь. Вы, пожалуйста, ничего не подумайте, я не такая, тем более в такой день... Я постелю вам в комнате, а сама лягу на кухне. Мне просто невозможно оставаться одной. Прошу вас!

«И зачем она меня упрашивает? И почему в кухне?» – абсолютно искренне удивлялся в душе ошалевший от счастья студент.

–          … В те тяжелые годы, когда наука действительно была передовым флангом общества, когда понятие «рабочий день» выходило далеко за рамки положенных восьми часов, – соловьем разливался вошедший в раж Абрам Моисеевич Иванов, – мы вместе с незабвенным Матвеем Анатольевичем работали над одной очень интересной и сложной проблемой, касающейся сплайновых завихрений N-того порядка в многомерном пространстве. Работа занимала все наше время. Должен признать, что наши роли разделились сразу же – Матвей Анатольевич – ведущий, а я – ведомый в нашем, без ложной скромности могу сказать, мощном тандеме. Потрясающая даже по меркам академического мира эрудиция Матвея Анатольевича, его абсолютно нестандартные и на первый взгляд совершенно алогичные идеи, блестящие выкладки, абсолютно невероятные выводы, фантастические межотраслевые связи…

«…Если бы я тогда не применил идеи халдеев, ты бы мог еще лет сто возиться с этим бредом. А так, дорогой соратник по науке, ты впихнул нашу «совместную работу» почему-то именно в свою диссертацию. И квартиру ты получил именно после защиты. Наверно, очень сильно этими сплайнами развил народное хозяйство Советского Союза. «Передовой фланг» – это здорово, это могло бы довести до инфаркта любого полководца. Ты бы, цвет науки, лучше картошку выращивал и людей кормил. Больше было бы толку для любимой страны. Идеолог!» – желчно размышлял в гробу восхваляемый Матвей Анатольевич и брезгливо кривился от густого запаха смолы, идущего от сосновой крышки.

–          …Бесспорно, великая честь работать с профессором…

«…Ты, идиот, даже сам не представляешь, с кем ты работал. Дядя, дядя, в какое же время тебя занесло! Я-то здесь и родилась, но ты… Не пойму тебя» – думала Стелла и время от времени прикасалась острыми ноготками к вздрагивающему каждый раз Мите.

–          … Сейчас, товарищи, водитель отвезет нас в квартиру покойного, где …

«…Сядут за стол и будут трескать водку старые хрычи, – мысленно продолжил Митя. – Потом нажрутся, будут рыдать друг другу в жилетку и вести речи то о покойнике, то о зарплате, то о политике и, в конце концов, переедут на эти самые сплайновые завихрения. Боже, да они же за этой темой полночи просидят! Потом почти все уйдут, а кто-нибудь привалится в уголке и сделает вид, что напился до беспамятства, чтобы сэкономить пятьдесят копеек на трамвае, а с утра на шару похмелиться, поесть и потопать прямо на работу. Ну, нет! Бог с ними, с зачетами, я выставлю всех – мол, девушка устала, ей рано в дорогу и вообще, стресс. Всех вон! Но неужели действительно ляжет в кухне? Эх, жизнь!»

 

***

 

Последним ушел Абрам Моисеевич.

Этому самому желанному для Мити событию предшествовало множество минут – длинных, как ночь перед призывной комиссией.

Сразу после приезда случился первый казус. Водитель «газика» заявил, что об обратной дороге договоренности не было, и вытребовал себе дополнительную бутылку «Русской». Бутылку в конце концов отдали, но расставались с ней едва ли не тяжелее, чем с незабвенным Матвеем Анатольевичем. Затем, естественно, не хватило закуски и оставшиеся две бутылки пришлось приканчивать под водичку из водопроводного крана и остатки Митиной «Фанты». В конце застолья Абрам Моисеевич вознамерился произнести еще что-то о покойном. Начал он резво, но его сумбурную речь почему-то занесло в невыплаченную зарплату и потом наглухо переключило на политическую ситуацию в стране и в мире. Затем словесный поток безнадежно утонул в сплайновых завихрениях N-того порядка и окончательно расстроенный замдекана оросил скупой мутной слезой серый пиджак старшего лаборанта.

Когда закончилась водка, сотрудники кафедры быстро, но незаметно разошлись. Митя довольно бесцеремонно разбудил и вытолкал за дверь старшего лаборанта, который в уютно устроился на диване. Дольше всех сопротивлялся Абрам Моисеевич, воспылавший чувством долга охранять этой ночью «бедную девочку». Но, в конце концов, успокоился и он, после чего убрался восвояси, прозрачно намекнув Мите о послезавтрашнем зачете.

–          Ну, наконец-то! – к удивлению Мити, облегченно выдохнула Стелла, когда захлопнулась дверь. – Не удивляйтесь, пожалуйста, Митя, но эти официальные завывания надоели мне до смерти.

–          И мне тоже! – честно признался Митя, в душе которого вдруг зашевелились какие-то сладкие и в тоже время нехорошие предчувствия. – До смерти!

Стелла как-то странно посмотрела на него.

–          До смерти?

–          До смерти! – залихватски выдохнул Митя.

–          Вот и хорошо! – с непонятным удовлетворением сказала девушка. – Как скажешь! Ничего, что я обращаюсь к вам на «ты»?

–          Ничего-ничего! – поспешно согласился Митя и про себя добавил: «Ну, поехали! Тьфу-тьфу-тьфу, чтоб не сглазить, скоро явно перейдем в партер!»

Стелла отвернулась и неожиданно проворно начала разбирать небольшую спортивную сумку.

–          Митя, вы … Ты же не взял с собой никаких туалетных (борец-могильщик глуповато хихикнул) принадлежностей! Но я сегодня на вокзале купила себе новую зубную щетку, и еще не выбросила старую. Возьми, пожалуйста, новую себе. А насчет ванны… Сейчас очень модными стали грязевые добавки из Мертвого Моря. Как ты смотришь на такую перспективу?

Митя тяжело задумался, как бы одновременно не обидеть девушку и не помыться непонятно чем.

–          Ты знаешь, Стелла, – решил тактично аргументировать отказ Митя, – я же не бегемот, чтобы в грязи купаться. Я лучше мылом, так сказать, по старинке.

–          Хорошо, хорошо, консерватор! – звонко рассмеялась племянница профессора. – «Детское» подойдет?

–          Во! – обрадовался Митя и одновременно понадеялся, что слово «консерватор» не означает что-нибудь обидное.

–          Ну, тогда – вот щетка, вот мыло, мочалка и полотенце в ванной – шагом, марш!

Митя и сам не заметил, как влетел в совмещенный санузел площадью два на три метра с надколотым унитазом и прокрустовым детищем малосемеек – «сидячей» ванной.

Обстановка ваннотуалетных покоев красноречиво даже не говорила, а вопила о месте в обществе лучших умов государства. Грязные, в желто-зеленых потеках стены были кое-где покрыты завернувшимися манускриптами отставшей штукатурки. С потолка манускрипты давно поотпадали, оставив после себя бледно-серые пятна. Сороковаттную лампочку окутывал покрытый пылью плафон, который окутывала покрытая пылью паутина. С пластмассового сливного бачка неравномерно капало, и низ его был покрыт темной лохматой слизью. Выщербленная плитка криво устилала неровный пол и очень тонко намекала на то, что когда-то была красного цвета.

Но взбудораженный Митя не оценил весь блеск профессорской нищеты. С трудом он стащил с себя заскорузлую от пота и кладбищенской грязи рубашку и бросил ее на какую-то выварку. Туда же последовали спортивные брюки с выцветшей надписью «Adides» (наверное, известная фирма успела сменить название). Благодаря каким-то магнетическим токам, исходящим от Стеллы, трусы снимались проблематично, но все-таки поддались и они, и Митя нырнул в ванну и задернул целлофановую шторку с невнятным узором.

Конечно же, горячей воды не было. Конечно же, холодная текла с перебоями и закончилась именно в тот момент, когда Митя закончил намыливать тело и намылил лицо. Конечно же, именно в этот момент скрипнула дверь. Митя замычал, замахал руками, оборвал штору и грохнулся в ванну.

–          Ну и зрелище, господи! – расхохоталась девушка. – Ты бы видел себя со стороны!

–          Мм-ннн-еппп-тввв-блин-черт! – замычал-заревел Митя и начал тереть глаза, судорожно сдвинув колени.

–          Здесь постоянно такое с водой, дядя все время держал полное ведро на кухне. Давай я солью на руки, умойся.

Когда Митя смыл с лица чертово «Детское» и поднял глаза, у него сразу же стало нехорошо с дыханием. Стелла возвышалась над ним, как лучшее патентованное средство от импотенции. На ней остались только тонкие-тонкие кружевные трусики и тонкая-тонкая забрызганная водой маечка, тщательно обрисовывающая небольшие, словно налитые груди с упругими сосками.

–          Давай я уже смою остальное, Геркулес. Давай! – глаза девушки стали влажными и прозрачными, а дыхание стало слегка присвистывающим. – Повернись вот так… Да раздвинь колени!

И в течение следующих двух часов Митя понял, что на самом деле до сегодняшнего дня он ничего не знал ни об обычном сексе, ни о необычном сексе, ни о легких, ни о нелегких извращениях.

 

***

 

Если опросить людей всего мира, задавая один и тот же вопрос: «Кто пьет больше всего на свете?», то иностранцы, без сомнения, ответят «Русские», а русские, подумав, наверняка скажут: «Милиция». Чтобы помирить первых и вторых, можно ответить «русская милиция» и, пожалуй, попасть в самую точку.

Внутри самой милиции, в зависимости от начальства, рода и места службы, пальма первенства переходит из одних рук в другие, но в N-ском отделении, в котором работает Сергей Иванович Красовский, на первом месте с большим отрывом от остальных находятся оперативные уполномоченные, сокращенно – «опера».

Судя по накрытому столу, сотрудники отделения сегодня собирались вновь подтвердить свой рекорд, и более того, улучшить достижения до новых высот. Если три буханки хлеба, две палки колбасы, банку домашних огурцов и принесенные из дома обеды называются яствами, то можно сказать, что столы ломились от яств. Зато водки было много. Очень много. Батарея бутылок уходила под стол и немножко выглядывала с другой стороны.

Плюс каждый принес с собой, плюс запасливый Батон договорился с ближайшей самогонщицей о товарной помощи. Судя по настроению и цвету лица, во время принятия помощи Батон проверил качество продукции и остался доволен.

–          Здорово, орлы! – заорал Андрей Витальевич, вваливаясь в дежурную часть. – Что делаете без начальства, почему такие смурные сидите?

–          Да так, – буркнул Красовский, отворачиваясь от Батона. – До хера шибко умных развелось, вот и мозги жарят все, кому не лень. (В слове «мозги» противник шибко умных поставил ударение на первом слоге).

–          Тю, Серый, ты шо, обиделся? – искренне изумился Батон и его круглое лицо расплылось в улыбке. – Та мы этот кроссворд с жинкой та сыном вчера решали, сын и кажет: «Отнеси, мол, на работу приколись». Я ж не знал!

–          Не знала внучка, что у дедушки стоит, – огрызнулся Красовский и достал из-под стола коробку. – Дорогой Андрей Витальевич! От лица коллектива поздравляю тебя с очередным званием, желаю счастья, здоровья, дальнейшего продвижения по служебной лестнице и… Блин, забыл! В общем, всего! – и вручил коробку виновнику торжества.

Андрей бережно взял коробку в руки и внимательно, наклоняя в разные стороны бритую голову, рассмотрел изображенную на ней магнитолу и надпись «Панасоник».

–          Ух, ты! – недоверчиво протянул он. – Там что, внутри действительно такая же машина, как нарисована?

–          Ну, наверно, – озадачено оглядываясь по сторонам, ответил Красовский.

–          Класс! Ты смотри, не только можно радио слушать, но и кассеты! Рецордёр… Та, еще и записывать можно! Ну, спасибо, спасибо. Погнали в кабинет! Быстрее, водка греется!!! Как поется в одной негритянской песне, лец май пипыл, гов! – начальник розыска имел репутацию знатока иностранных языков.

В одноразовые стаканы разлили для разгона понемногу – по три четверти стакана. Встал Батон, поднял стакан и прокашлялся.

–          Дорогой…

«Мяуууу!!!» – раздалось под дверью.

–          Опера забыли, Опера не позвали, – зашумели в комнате. Именинник вскочил, всеми двумя метрами своего роста перегнулся через стол, кончиками пальцев дотянулся до двери и приоткрыл ее. – Входи, входи, Опер, гостем будешь!

В щель между дверью и косяком прошмыгнул черный кот – худой, юркий, злой и вечно ободранный, за что и получил кличку Опер. Кот приблудился к отделу еще зимой, котенком, и сотрудники долго не могли придумать, что с ним делать – оставить как собственность отдела, выгнать, утопить или, что еще хуже, подложить в сумку Третьему-Лишнему. В конце концов котенка решили оставить на месяц-другой, а потом посмотреть, что дальше. Когда котенка крестили (просто в тот день никак не могли придумать повод, под который можно было бы употребить конфискованный самогон), молоденькая, пока еще романтичная секретарша из прокуратуры предложила назвать котенка «Ричард». Возражений ни у кого не было, но к гордому английскому имени «Ричард» местные знатоки истории тут же прилепили русскую фамилию «Львиные Яйца». Все думали, что Ричард Львиные Яйца получил имя и фамилию навсегда и его дальнейшая судьба тоже более-менее ясна, но тут произошел случай, сразу же превративший кота из четвероногого бродяги в героя дня.

Ричард Львиные Яйца прославился после того, как за двухминутное отсутствие начальника отдела влез через окно и украл со стола колбасу с бутерброда. Никакой речи об изгнании Ричарда больше не шло – кота оставили, справедливо решив, что существо, обокравшее майора милиции и умудряющееся за километр чующее Третьего-Лишнего, который первые несколько месяцев вообще не знал о существовании кота, достойно статуса местной достопримечательности. В табеле о рангах флоры и фауны N-ского отделения милиции Ричард Львиные Яйца сразу же занял первое место – выше наркоманки ДНД, выше «придворного» бомжа отделения Фуцына и даже выше знаменитого кактуса, на который еще при Союзе сел инспектирующий генерал из Москвы. Только со временем Ричарда сократили до Опера – после того, как он в первый раз в узком коридоре столкнулся с Третьим-Лишним и, неизвестно каким чутьем мгновенно оценив ситуацию, моментально, практически с места выпрыгнул в форточку, находившуюся на высоте двух метров за спиной у остолбеневшего от такой наглости Третьего-Лишнего.

Батон швырнул коту солидный кусок колбасы, которую тот проглотил практически на лету. Затем Опер сел возле двери и начал принюхиваться, щурясь и подозрительно оглядывая большую компанию.

Батон бросил коту еще один кусок колбасы и поднял стакан.

–          Дорогой Андрей Витальевич…

И тут понеслось.

Древние греки, доказывая, что смерть существует только в сознании человека, пользовались следующим приемом – пока ты есть, смерти еще нет, когда пришла смерть, тебя уже нет. Точно по такому же принципу сотрудники N-ского отделения вели трезвый образ жизни – пока ты отвечаешь за свои поступки, опьянения еще нет, когда пришло опьянение, с тебя уже взятки гладки (приблизительно так же после возлияний формулировалось «первое правило супружеской верности»: «хуй стоит – башка не варит»). Поэтому все не возражающие против «употребить» сотрудники отделения (то есть все, кроме Третьего-Лишнего и кота Опера) могли нередко страдать с утра, но об угрызениях совести или о «хватит, завтра на работу» никто никогда не думал.

Употребив по полбутылки, решили перекурить, и через пять минут в тяжелом дыму с трудом можно было рассмотреть собственный стакан. Бедный кот Опер не выдержал газовой атаки, плюнул на колбасу и начал сначала царапать дверь, а потом биться в нее головой, но в шуме и гаме на кота никто не обращал внимания.

–          Андрей Витальевич, – Красовский поднял стакан, – не бывает генерала без армии. Ты замечательный шеф, но я хочу предложить тост за то, что бы под твоим руководством всегда работали такие же замечательные, умные, честные и крепкие духом люди, как мы!

–          Я тебя убью когда-нибудь, скотина, – прошипел в ответ именинник, а молодой стажер Валера отвернулся к окну и начал нервно мять в руках сигарету.

…Дело было несколько дней тому назад, в лесопосадке. Мужчина, выгуливавший собаку, нашел тело пожилой женщины с отрезанной головой и позвонил в милицию. Первым на место обнаружения приехал начальник розыска, с небольшим опозданием подтянулся на своей «шестерке» Красовский. Рядом с ним в машине сидел стажер Валера, работающий всего второй день.

–          Валера, подожди, – Красовский вылез из-за руля и подошел к телу.

Тело лежало в совершенно естественной позе, разве что голова была в полуметре от плеч. Крови на траве почти не было. Глаза были закрыты, лицо бледное, и, если бы соединить две части в одно целое, то вполне можно было сказать, что женщине просто стало плохо. В голове у Красовского блеснула гениальная, как ему показалось, мысль. Он воровато оглянулся по сторонам. Итак, Андрей с суровым лицом опрашивал перепуганного владельца собаки, тот, запинаясь, что-то рассказывал, собака жалась к его ногам и переводила взгляд с тела на милиционера – возможно, пыталась определить, кого нужно бояться больше. Сотрудник прокуратуры, приехавший с Андреем, согнулся в ближайших кустах и, судорожно вздрагивая, возвращал природе утреннюю яичницу с тушенкой. На труп никто не обращал внимания. Красовский подкатил голову к телу, пристроил ее к плечам и поднял воротник ветровки, чтобы скрыть, как он потом говорил, «линию отреза».

–          Валера, – сказал он деловито, подходя к машине и доставая папку с бланками протоколов, – идем. Я буду записывать, а ты осматривать.

Подошли к телу.

–          Проверь пульс. Вон там, на шее, ниже уха, – и Красовский нагнулся над папкой, чтобы скрыть улыбку.

Валера скривился, наклонился и осторожно тронул рукой шею. Голова откатилась в сторону, и сразу же рядом с обезглавленным телом в глубоком обмороке мешком рухнул побелевший, как мел, стажер.

–          …Я тебя убью, скотина, – повторил Андрей Витальевич. – Человек работал второй день. А если бы у него схватило сердце и он тут же, на месте, ласты склеил? Кого бы в управлении сожрали? Тебя или меня?

–          Ладно, – ответил, не поворачиваясь, Валера. – Твоя жена сегодня звонила, Серега. Спрашивала, какого черта я тебя вчера на всю ночь потащил в засаду.

–          Ну, – насторожился Красовский.

–          Ты ж меня не предупредил, я и сказал, что никуда мы вчера не ходили, что я в шесть домой ушел. Извини, Серый, я не сообразил.

–          Козел! – схватился за голову Красовский.

–          Один-один! – заржал начальник розыска и захлопал ладонями по коленям. – Я думаю, парни, вы сработаетесь!

...Когда Красовского командировали за добавкой, вместе с ним пошел Вася. Выходя из кабинета, Вася споткнулся об пулей вылетевшего Опера, пошатнулся и судорожно ухватился за что-то рукой. Этим чем-то оказалась рука Красовского с горящей сигаретой, и к радостному «мяу!» Опера примешался сочный искренний матюк.

Над городом очень низко нависло ночное небо, и яркие дрожащие звезды словно заглядывали в мутные окна N-ского отделения милиции.

–          Ну ни фига себе, – сказал Вася, потягиваясь и глядя вверх. – Серый, смотри – словно кто-то по бархату из дробовика шарахнул а потом растянул над нами. Красиво! (Вася любил доставать Красовского вариациями на тему классиков мировой литературы) А мы, блин... Почему бы нам сейчас не прекратить наше свинство и не устремиться душой ввысь? Ты понимаешь, о чем я? Все просто. Сначала нужно избавиться от своего эго, отключить наш приземленный, сиюминутный разум…

–          Правильно! – подхватил Красовский. – Разум нужно отключить. Точно. А для этого быстрее поехали в гастроном, а то Клава скоро закрывать будет – она всегда уходит минут на пять раньше.

Выйдя на улицу, Вася носом к носу столкнулся с оборванной фигурой бомжа и молча сунул ему сигарету – он уже был знаком с Фуцыном.

Фуцын, как и кот Опер, был достопримечательностью отделения, в чем-то даже живой легендой.

На время описываемых событий Фуцын бомжевал столько лет, сколько средний сотрудник милиции работает в рядах органов внутренних дел. Но, в отличие от среднего сотрудника милиции, Фуцын не мечтал о пенсии. N-ское отделение, к которому Фуцын пристал после выполнения роли быка-провокатора при экстрадиции бомжей из Днепропетровска в соседнюю область, было лишь перевалочным пунктом, базой отдыха на долгом бесконечном пути Фуцына по городам и весям Родины. Правда, сама Родина сжалась от размеров одной шестой части суши до размеров бывшей республики Украины и бомжевать стало тяжелее. Соответственно, контакты с милицией стали чаще.

А история экстрадиции была следующей.

К приезду в Днепропетровск Высочайших Особ (Самого Президента Независимой Украины, его Правых, Левых и прочих Рук и других Конечностей) днепропетровская милиция экспортировала из города всех бомжей в соседние области, обычно – в Запорожскую. Фуцын, как один из патриархов бомжевания в Днепропетровске, всегда был в первых рядах пятой колонны, покидающей временно негостеприимный город.

Чем именно присутствие Фуцына мешало Президенту наслаждаться всенародной любовью жителей Днепропетровска, Фуцын понять не мог, но факт остается фактом: Фуцын и Президент не сочетались в одном городе. Президента, избранного и любимого народом Независимой Украины, сотрудники всех силовых структур охраняли от безоружного «своего» народа старательнее, чем немцы – начальника оккупационного корпуса во время Великой Отечественной Войны от местного народа (причем от народа, нашпигованного оружием и партизанами). И Фуцын с Компанией (вероятно, как тайный орден потенциальных Ли Освальдов и Фаней Каплан) к каждому приезду Большого Папы покидали город под усиленным конвоем. Процесс высылки всегда происходил по одинаковому сценарию: с маршрутов в городе в принудительном порядке снимали пару автобусов, которые загружались бомжами и охранялись отряженными на «сопровождение груза» милиционерами. Караван останавливался, не доезжая километр-другой до знака с надписью «Запорожье». Выгруженным на обочину бомжам самый высокий и накачанный сержант из «конвоя» многозначительно показывал пальцем на город, а затем – свой огромный кулак. После такого безмолвного прощания автобусы разворачивались и ехали назад перевозить свой плановый «пассажиропоток», а бомжи, как блудные дети двадцать первого века, нестройными рядами брели к новой земле обетованной.

В последний раз изгнание пошло немного не по тому сценарию, который планировался. Милиционеры из соседней области к тому времени уже выявили закономерность между приездом в Днепропетровск высочайших украинских особ и наплывом в их город бомжей. При проведении «совокупности оперативно-розыскных мероприятий» была установлена небольшая роща, в которой проводил свои высадки днепропетровский десант. Устав жаловаться во всевозможные инстанции от Министерства Внутренних Дел Украины до того самого Президента, которого днепропетровцы так старательно оберегали от бомжей, милиционеры соседней области решили действовать на свой страх и риск.

Чтобы не изобретать велосипед, они просто позаимствовали у днепропетровских коллег сталинские методы переселения народов.

Когда караван днепропетровских автобусов высадил бомжей и сержант показал на город, а потом – кулак, когда сержант запрыгнул в автобус и автобусы развернулись и уехали, из рощи навстречу бомжам выдвинулась редкая цепочка милиционеров.

Правда, соседи днепропетровцев в силу неопытности в деле депортации отнеслись к Фуцыну и его друзьям почти как к королевским особам. Вместо автобусов, в которые на практике помещалось ровно втрое больше «пассажиров», чем было указано на табличке «Мест в автобусе всего», выделили почти два десятка микроавтобусов – от «Газелей» до «Мерседесов». Все они были сняты с маршрутов в городе. Рассадив гостей по маршруткам, милиционеры разместились по своим автомобилям, караван выехал на трассу и «придавил на полную».

Впереди, распугивая с трассы транспортные средства простых смертных, шел с включенными мигалками огромный черный «Опель», предоставленный для общего дела областным ГАИ. За ним по ранжиру выстроились остальные милицейские машины – от «Опелей» попроще до «Жигулей» и «Таврий». Замыкали колонну две «Нивы» и «Волга», в которой помещался руководитель операции. Правда, по пути в Днепропетровск произошел непредвиденный казус. Дело в том, что микроавтобусы в сопровождении такого количества милицейских машин с работающими «попугаями» на взгляд простого смертного ничем не отличались от каравана Самого Президента и Его Приближенных.

Детей из находящихся возле трассы деревень учителя заранее подготовили к такому радостному в жизни событию, как проезд Самого Президента мимо родной деревни. И детки отрепетировано радостно выбегали к обочине и также отрепетировано радостно махали проезжающим. Неискушенные детские умы искренне верили, что приветствуют того самого воспетого всеми учителями дядю, чьи портреты висят в каждом классе. Фуцын, сидящий на переднем сидении головной маршрутки, с достоинством отвечал на приветствия подрастающего поколения, кивал головой и торжественно покачивал грязной ладонью. Время от времени король бомжей поворачивал лицо вперед и невинно смотрел в заднее стекло едущей впереди милицейской машины, за которым бессильно бесновались конвоиры.

Так как маршрутки развивали скорость намного больше, чем старые «ЛАЗы» и «ЛиАЗы», приблизительно на середине пути репатрианты со своими охранниками обогнали возвращающийся домой днепропетровский караван. Бомжи, как один человек, солнечно улыбнулись своим недавним обидчикам, а Фуцын даже торопливо снял шапку, персонально приветствуя того самого накачанного сержанта, который указал им светлый путь в соседний город.

Сержант отвернулся в сторону и сделал вид, что его вообще здесь нет, а если и есть, то это вообще не он.

Головной «Опель» поддал газу, караван – за ним и бомжи помчались к начальной точке своего путешествия, оставив далеко позади днепропетровских милиционеров.

Бомжей высадили возле знака «Днепропетровск», самый накачанный сержант из Запорожья показал им пальцем на город, а потом – свой увесистый кулак. Может быть, он заранее знал, как выполняет эти жесты днепропетровский сержант, может быть, нет, но движения получились точно такими же, как и у днепропетровца. Сержант загрузился в «Опель», колонна развернулась и уехала. Через десять минут она встретилась с днепропетровскими коллегами и все машины приветственно помигали фарами. А все милиционеры, как один, злорадно улыбнулись. Днепропетровцы вымученно улыбнулись в ответ – все, кроме командовавшего операцией капитана. Он в это время разговаривал по мобильному телефону.

–          Бомжар назад завернули. Срочно – пару нарядов к знаку, чтобы не расползлись. Пусть ждут. Что?… Где хочешь и как хочешь, но чтобы через полчаса один бомжевоз был под знаком. Ничего, поместятся, не правительство. Возьми двойной «Икарус»!

Через один час сорок минут под знаком «Днепропетровск» стоял двойной «Икарус», такой же старый и грязный, как и его будущие пассажиры, а маршрутная табличка с надписью «Вокзал – Сурско-Литовское кладбище» вносила в обстановку несколько напряженную нотку.

В двери «Икаруса» загнали бомжей. Кого – при помощи страшного выражения лица, кого – пинком под зад или дубинкой. В автобус, зажимая носы, загрузились несколько конвоиров, две машины с мигалками выехали вперед и бомжей снова повезли через весь город к выезду в соседнюю область, но уже – в другую.

Наученный горьким опытом капитан решил не высаживать своих подопечных возле города, а сгрузить их километров за десять-пятнадцать в лесу. Затем бомжам планировалось показать только одно направление, в котором им ни в коем случае нельзя делать и шаг – на Днепропетровск. И после этого «начальник операции» думал ехать в родной город отчитываться начальству о проделанной работе.

Но перед ним возникли непредвиденные затруднения.

Тому, кто считает, что он всему научился в жизни и что его уже нечем удивить, можно предложить следующее развлечение: попробовать ночью выгнать бомжей из автобуса в лес. Эта работа может оказаться не такой простой, как кажется на первый взгляд – хотя бы потому, что бомж вряд ли захочет выходить в лес из автобуса.

А зачем бомжу ночью выходить из автобуса в лес?

В автобусе ему тепло, светло, мухи не кусают и у водителя играет радио. А то, что в автобусе бомж находится под охраной милиции – в этом есть свои плюсы. Во-первых, охраняемого бомжа не обидят пьяные подростки, у которых не хватает смелости отыграться на ком-то, кто сильнее, чем бомж. Во-вторых после того, как бомжа попинают подростки, он за «появление в общественном месте в неподобающем виде» не получит добавку от первого же милицейского патруля и не проведет ночь в «обезьяннике» в райотделе. И в-третьих, бомж понимает, что пока его охраняют одни милиционеры, его не тронут другие милиционеры. Так зачем же бомжу выходить из автобуса в ночной лес?

Капитан сталкивался с высылкой бомжей не первый раз и прекрасно понимал возможные осложнения при высадке пассажиров. Капитан подумал, почесал затылок и жестом подозвал Фуцына. Убедившись, что окружающие поспешно отвернулись, капитан достал из сумки бутылку дешевой водки и протянул ее бомжу.

–          Смотри, красавец, – капитан старался шептать королю бомжей в ухо и при этом не дышать, – это – твое. Но! Когда свернем с трассы, скажешь всем по секрету, что менты вас привезли в лес расстреливать. И скажешь так, чтобы тебе поверили! Когда выйдете и мы уедем, выведешь всех на трассу, повернешь налево – запомни, налево! – и поведешь свою шайку в город. Вы там будете часам к трем утра, вас никто не ждет, дальше – разбежались и чтобы духу вашего в Днепре не было! Понял меня? Понял?! Налево! Попробуй только перепутай!

Фуцын кивнул и незаметным движением спрятал бутылку куда-то под одежду.

Тревожная новость, как огонь по тополиному пуху, скользнула по пассажирам «Икаруса». Бомжи моментально стихли и нахохлились, как вороны в мороз. В молчании прошел почти час. Автобус свернул с трассы, покачался пару минут на проселочной дороге и начал тормозить возле деревьев. Здесь капитан и увидел, как эффект от его дезинформации превзошел самые смелые ожидания.

«Икарус» еще не успел остановиться, когда в салоне словно взорвалась противотанковая граната. Пассажиры вскочили, как один человек, завопили в один голос и бросились к дверям. Бомжи забыли о тепле, о радио, о страхе перед милицией – обо всем. Они расшвыряли своих конвоиров, выбили и на ходу втоптали в землю все двери автобуса и бросились врассыпную под защиту деревьев. Через несколько секунд в салоне остались только брошенные узлы и пакеты с «сокровищами» бомжей, матерящиеся милиционеры, в отчаянии схватившийся за голову водитель и зачинатель паники Фуцын. Он во время великого исхода пытался в толпе прикрыть телом бутылку и при этом подвернул ногу так, что не мог даже идти.

Зато во всем обозримом пространстве бомжами и не пахло – если только не считать аромата узлов и пакетов, оставшихся в автобусе.

Уставшие и злые милиционеры подобрали и погрузили в салон двери. Потом кто-то собрался было выбросить из автобуса Фуцына, но передумал – слишком уж жалким был вид бомжа, сжавшегося в углу, одной рукой прижимающего к груди бутылку водки, а другой – держащийся за больную ногу.

–          Ладно, поехали, – буркнул капитан сержанту, задумчиво переводящему взгляд со своей ладони на ботинок и затем – на воротник и зад Фуцына. – Проедем мимо N–ского.

Начальник N–ского отделения был должником капитана по каким-то старым делам. Бомжа выгрузили под воротами отделения вместе с узлом и бутылкой водки и капитан попросил начальника отделения засунуть Фуцына в «обезьянник» до отбытия Президента из города. Начальник N–ского сначала сопротивлялся, а потом махнул рукой. Так Фуцын перешел во временную собственность отделения вместе с узлом и бутылкой.

К всеобщему удивлению, Фуцын в отделении прижился. Он убирал территорию, мыл машины милиционерам и заезжим коммерсантам. Гривна, полученная от коммерсанта, для бомжа была чем-то вроде подарка с небес. Милиционеры, естественно, Фуцыну не платили, но он от этого особо не расстраивался. Как придворный бомж отделения, Фуцын имел право на сбор бутылок на всей территории отделения. А небольшой, но спаянный коллектив N–ского отделения пил столько, что Фуцын на одних только милицейских бутылках жил, как король. Спал он в старом вагоне, стоящем за зданием, днем убирал территорию, мыл машины и собирал бутылки, появившиеся в мусорном баке с вечера. Вечером Фуцын убирался от греха подальше, сдавал бутылки и пировал в гастрономе, в вино-водочном (и одновременно – разливочном) отделе, которым заведовала местная «мать-Тереза алкоголиков», стокилограммовая тетя Клава. В общем, по меркам бомжа, жизнь Фуцына удалась на все сто.

Гастроном в окрестностях сразу же прозвали «Гастроном имени Фуцына».

Других бомжей, которые бы имели не только крышу в виде целого отделения милиции, но и эксклюзивные права на сбор бутылок на подведомственной территории, в Днепропетровске не было – и Фуцын довольно быстро стал в узких кругах знаменитостью.

Сам Фуцын никогда не стрелял сигареты у посетителей – но постоянные посетители, у которых были сигареты и которые не были заражены барыжной коммерсантской спесью, обязательно угощали Фуцына сигаретой-другой. Вася по негласной традиции протянул бомжу сигарету и зажигалку. Фуцын прикурил, пробормотал «Спасибо» и словно тень исчез за углом отделения. А Вася спрыгнул с крыльца и пошел за Красовским к зданию гаража к служебной машине Красовского.

«Жигули», шестая модель, цвет серый – этими пятью словами исчерпано все хорошее, что можно сказать о машине Красовского. За грохот истерзанного мотора, за лязг и дребезжанье болтающихся дверей и стекол, за тарахтенье разболтанного вентилятора под капотом, за грязно-серый дымовой хвост из пробитого глушителя сотрудники N-ского отделения прозвали шестерку «кукурузником», и она изо всех сил старалась оправдать свое гордое авиационное имя. При езде по ямам и колдобинам машина неловко подскакивала на каждой из них, зимой радостно вертелась на малейшем островке льда, и уже трижды за последний год вылетали шаровые опоры и колеса складывались под ржавое днище – это называлось «убрать шасси». Но Красовский служебным транспортным средством был доволен и использовал его на всю катушку. Если бы машина когда-нибудь в будущем смогла заговорить, то она могла бы рассказать много интересного не только авторам мемуаров Красовского, но и его жене.

–          Кум, залазь внутрь, открой мою дверцу, – скривившись, пробормотал Красовский.

–          А что же такое произошло? – невинно осведомился Вася, предчувствуя веселье. – Что случилось с дверцей водителя? Бандитская пуля попала?

–          Замок заел, – отрезал Красовский.

–          Ай-яй-яй, – покачал головой Вася, сочувственно поджав губы. – Давай ключи, придется открывать дверцу пассажира.

–          Без ключей обойдешься.

–          Как так?

–          В правой двери замок вообще не работает.

–          Ты что, без присмотра бросаешь открытый служебный автомобиль?! – почти искренне изумился Вася.

–          Да кому он на хуй нужен? – удивился Красовский, а потом начал заводиться. – Ты еще поумничай, я тебя тут без присмотра брошу! Открывай бегом, Клава сейчас закроет!

–          Да ладно, ладно, – Вася подчеркнуто осторожно открыл дверь и заполз на заерзанное до ниток сидение. Потом нащупал в темноте ручку и со второй или третьей попытки смог отпереть замок.

–          Залазь, Шумахер!

Красовский втиснулся между далеко торчащим рулем и спинкой сиденья, осторожно прикрыл дверь. Замок защелкнулся не до конца. Он хлопнул сильнее. Снова не до конца.

–          Хуяк! – одновременно с ударом двери радостно выдохнул Вася.

Хлоп! Опять не до конца!

–          Хуяк! – Васино настроение улучшалось прямо на глазах.

Хлоп! Хлоп!! Опять не закрылось!

–          Хуяк! Хуяк!! Хуяк!!! – Вася просто светился вдохновением, как композитор в момент написания своего главного произведения.

–          Выходи! – взорвался Красовский. – Иди пешком!

–          Поехали скорее, Клава закроет!

Перед таким весомым аргументом Красовскому невольно пришлось смириться. «Кукурузник» затарахтел, выехал из ворот отделения и запрыгал по колдобинам к гастроному.

–          Здравствуйте, тетя Клава! – выпалил Красовский, влетая в магазин. – Мы к вам!

–          О, привет, Сережка, – обрадовалась продавщица. – Ты опять с новым напарником?

–          Нет, с кумом.

–          А. Вы за водкой?

–          Нет, – встрял в разговор Вася, – мы за релаксацией.

–          Тю, – удивленно выкатила глаза стокилограммовая тетя Клава. – А я думала, вы за водкой.

–          Да не слушайте его, он книг много читал, поэтому  и таким дурным вырос. Дайте, – Красовский поднял глаза к трещине на потолке, прищурился и начал производить в уме какие-то сложные вычисления. – Дайте нам пять, нет, пять много, четыре... Ага. Дайте, пожалуйста, десять бутылок водки и двадцать пять бутылок пива.

–          И что, хватит? – снова удивилась продавщица. – Ты смотри, я сейчас закрываю, потом опять по киоскам будешь бегать и с утра жаловаться, что пил всякую гадость.

–          Хватит, хватит, у Батона еще литра полтора самогона.

Клава с сомнением покачала головой, но больше ничего не предлагала. Расплатившись, кумовья взяли по пакету каждый, и вышли на улицу. Тотчас возле машины, словно из-под земли возник мальчик лет десяти в невероятно грязном свитере, драных штанах (назвать эту часть туалета «брюками» ни у кого бы язык не повернулся) и разных кроссовках на босую ногу.

–          Дядь, дайте двадцать копеек! – привычно заныл днепропетровский гаврош. – У меня папа умер, мама алкоголичка, дома...

–          ... Три маленьких братика и очень маленькая сестричка. Они все хотят кушать, а денежек на еду нет, – с ходу подхватил тон Красовский. – Правильно?

Дитя подземелья изумленно выкатило глаза и уставилось на дядю, который так нагло спер у него текст.

–          Правильно, – через некоторое время выдавил из себя мальчик. Потом несмело улыбнулся. – Дайте двадцать копеек! Я... А я вам машину сторожил, пока вы в магазин ходили!

–          Идем к машине, покажу что-то, – Красовский постарался сделать занятыми руками приглашающий жест. Мальчик совершил довольно сложный маневр, в результате которого он оказался возле машины и в то же время имел за спиной свободный путь для отступления.

–          Смотри внутрь внимательнее. Что видишь?

Стекла «кукурузника» были затонированы, но из витрины гастронома падал яркий свет. Мальчик пригнулся почти к самому окну, прищурился и начал перечислять.

–          Сумка какая-то, еще сумка, книжка, и... ха…, – подавился воздухом ребенок, увидев на заднем сиденье милицейскую мигалку. Затем мгновенно развернулся и бросился в темноту.

–          Зря ты его так, – с сомнение сказал Вася. – Может, действительно денег нет.

–          Конечно, нет. Ко-неч-но, – по слогам протянул Красовский. – Откуда же им взяться? Живет его семья во-он в той пятиэтажке. Мама алкоголичка, это правда, а насчет папы он соврал – папа жив. Правда, тоже алкоголик – так что оттого, что он жив, мальчику только хуже. Деньги он клянчит родителям на водку, они его каждый день выгоняют на «промысел». Братьев нет, а сестра есть, старшая. Наркоманка. Трахается со всеми подряд, за куб ширки ляжет и под асфальтовый каток. Так что, я со своей зарплаты должен обеспечивать всех алкашей в районе?

–          Не должен. Но где же твое сострадание к ближнему? – Вася явно снова начинал задалбывать Красовского.

–          В Караганде, – отрезал Сергей. – Песню слышал такую? А это где... Садись, поехали.

–          Едем, – согласился Вася, и когда они разместились на скрипучих сиденьях, ненавязчиво предложил. – Слушай, а может, еще по сорок восемь капель?

–          Давай, только стаканов нет.

–          Ничего страшного, выпьешь из горла. Тоже мне – Сергей Иванович Поплавский, местный деятель культуры!

Вася свернул пробку у бутылки перцовой водки, скривился, резко выдохнул и сделал несколько судорожных глотков из горлышка. Сунув бутылку Красовскому, Вася вытащил зажигалку «Зиппо», открыл ее и жадно втянул носом  резкий запах бензина.

–          Фу, нужно было хоть бублик взять, а так опять приходится понтами занюхивать, – прохрипел он. – Держи, Серый.

Красовский в точности повторил Васины действия с бутылкой и зажигалкой, и в пяти глотках «Перцовки» окончательно утонули все сомнения, уступив место боевому гусарскому задору.

–          Кум, – выдохнул Красовский, прикуривая сигарету и возвращая Васе «Зиппо», – Слушай. Есть идея. Давай отвезем водку нашим, а сами на часок смоемся. Все равно еще полночи сидеть. Выскочим за город, там у одного мужика банька во дворе, в ней сегодня мои друзья отдыхают. Ополоснемся – и назад. И попаримся, и к столу успеем. Давай?

–          Давай, – легко согласился Вася.

 

***

Митя лежал на продавленном профессорском диване и лениво следил за жирной мухой, которая лениво кружила над его головой. В кухне капала вода, злобно и громко тикал огромный будильник непонятной модели, и гремела ящиками шкафов Стелла, деловито проводившая обыск дядиной квартиры.

–          Скажи, Геркулес, дядя что-нибудь у тебя преподавал?

Разговоры на эту тему казались Мите как минимум неуместными, но раз ни на что другое все равно уже не было сил…

–          Ну да. Читал спецкурс один семестр, восемь раз выгонял с зачета. Понимаешь, ну, в полном дифференциале «д» нужно писать прямое, а в частичном – «д» кривое, или наоборот. В общем, как-то так. Я примеры списывал, но был свято уверен, что эти «д» – одно и тоже, поэтому рисовал их, как Бог на душу положит. Первые пять раз Матвей Анатольевич даже двойку не ставил, все спрашивал про самочувствие и выставлял на все четыре стороны. Это уже потом мне кто-то в общаге объяснил разницу между «д», и я скатал все правильно.

Стелла посмотрела на Митю с какой-то смесью сострадания и брезгливости, как на шелудивого щенка, и, отвернувшись, пробормотала что-то вроде: «Бедный дядя…» и снова зарылась в недра грандиозного шкафа.

–          Но почему же! – взвился неудавшийся Митя, – неужели в этих чертовых «д» заключается этот, человек! Неужели оттого, что я не знаю, какой вставлять дифференциал, я становлюсь умственно неполноценным (девушка невнятно промычала что-то), ну, поступил я в этот ВУЗ, ну, не пошел в армию, так…

–          О, Боже! – истошный крик Стеллы прервал Митины излияния. – О, Боже, как же я смогла забыть! Что же делать! Митенька! Ты поможешь мне? Мне остается надеяться только на тебя!

–          Что такое? – от удивления Митя даже икнул.

–          Смотри! – Стелла повернулась и дрожащими ладонями протянула ему тяжелую золотую цепь, на которой висел внушительный медальон. Митя машинально взял его и поднес к тусклому свету настольной лампы.

Медальон изображал такого же рогатого получеловека-полукозла, какого Митя увидел на шее Стеллы при первой встрече. Толстые закрученные рога плавно переходили в толстый низкий лоб, который круто нависал над глубоко посажеными глазницами. Нос был почти без переносицы, но с какими-то широкими, негритянскими ноздрями. Толстые губы сжаты в подобии ехидной и властной улыбки. Сразу под нижней губой начиналась реденькая, несерьезная бородка, торчащая в разные стороны. И – просто гипнотизировали два темно-кровавых рубина, вставленные вместо глаз.

–          Ни хрена себе живет профессура… – только и смог пробормотать студент, пребывая в уверенности, что держит в руках пару шестисотых «Мерседесов».

–          Нет, нет, ты не подумай ничего, – горячо заговорила Стелла, – наши медальоны – это старинная семейная реликвия, их наш далекий предок нашел… При раскопках в Междуречье. Они посвящены одному  забытому богу, какому именно – установить так и не удалось. Медальоны передавались из поколения в поколение, их не продали и не потеряли ни во время войн, ни во время революций. Они всегда приносили удачу. И я не выполнила последнюю волю дяди. Ты поможешь мне?

–          Что нужно сделать? – спросил Митя, искренне надеясь, что Матвей Анатольевич в приступе благородства (видит Бог, единственного в жизни по отношению к Мите!) завещал изделие продать, а деньги поделить с тем, кто поможет продавать.

–          У дяди не было наследников. Его ветвь рода прервалась («Ну, ну, везет – так пусть во всем!» – промелькнуло в голове у Мити), и поэтому сейчас нужно еще раз раскопать гроб и надеть этот медальон дяде на шею и …

–          Что?!! – взвыл Митя, чувствуя, как два «Мерседеса» взревели моторами и уехали прямо у него из-под носа. Митя даже не понял, что именно его потрясло больше – перспектива рыться ночью на кладбище или идея зарыть в землю светлое будущее.

–          Но Митя, ведь это же последнее желание…

–          Елки-палки, ну и что! Его последним желанием должно было быть обеспечить тебя, а не загребать с собой на тот свет такое богатство!

–          Митя, ведь все равно, это не мое и не твое…

–          Стелла, пойми, ему золото все равно не нужно, а нам с тобой (мысленно борец за справедливость уже неразрывно связал себя с красавицей и рогатым золотым тельцом) оно может даже очень пригодиться! Поверь, у дяди уже все хорошо, он балдеет в своей Валгалле и мучает там ангелов-первокурсников своими дифференциальными закорючками…

–          Милый, ну ради меня…

–          Именно ради тебя я и не могу позволить тебе испортить твое же будущее ради прихоти старого жлоба! – от собственного благородства Митя даже вспотел.

«Все, как говорил дядя. Ну и дерьмо!» – подумала Стелла.

–          Хорошо, – сказала она. – В конце концов, у меня есть свой медальон. Давай дядин медальон положим в гроб, а мой продадим. Ну, пожалуйста!

Глаза ее так искренне блестели в темноте, что жадность в совокупности с похотью пересилили в Митином измученном высшей математикой сознании жадность и полностью заткнули глотку осторожности.

–          Как скажешь. Можно, я хоть одену его на время дороги?

Девушка удивленно подняла правую бровь, а потом улыбнулась странной улыбкой, очень похожей на улыбку рогатого на медальоне.

–          Ну, раз ты сам попросил... Давай, я одену!

Тонкие, изящные пальчики осторожно взяли золотую цепь, на секунду подняли над головой и резко опустили Мите на шею. У него сразу же потемнело в глазах и перехватило дыхание. В следующую секунду оглушительно загрохотал будильник, и со звонким хлопком лопнула лампочка в патроне настольной лампы.

 Митя на секунду сжался от ледяного ужаса, потом злобно чертыхнулся и начал одеваться на ощупь. Ведь никто не мешает сегодняшней ночью закопать золото в землю, завтра днем пристроить медальон Стеллы, разделить деньги, а следующей ночью самому наведаться к «незабвенному» профессору, тихонько выкопать медальон и потом утешать девушку до тех пор, пока не недоест?

 

***

 

Наверное, от медальона исходило какое-то особое излучение, потому что на идущую по городу парочку никто не обратил никакого внимания. А ведь обратить вполне могли бы. Рядом со Стеллой, тоненькой, как струнка и одетой, как кинозвезда, как минимум странно смотрелась огромная фигура борца в мятой джинсовой рубашке и спортивных брюках. В руках ее кавалера, опять же как минимум странно для темного времени суток, красовалась штыковая лопата с налипшими на нее комьями земли. Но! Никто почему-то не обратил на них внимания – ни случайные прохожие, ни проходившие мимо патрули, ни стоявший возле дороги экипаж ГАИ. Такое равнодушие окружающих в обычное время могло бы насторожить, но Стелла молча смотрела под ноги, а Митя слишком углубился в мечты о скором богатстве, чтобы обращать внимание на что-нибудь еще.

Первые два таксиста, которым помятый парень с золотой цепью на шее и лопатой в руках предложил в три часа ночи ехать на Сурско-Литовское кладбище, молча развернулись и уехали с превышением скорости. Третий начал было громко возмущаться столь идиотским предложением, но потом внимательнее посмотрел на Митины мускулы, лопату и тоже быстро уехал. Только через час удалось остановить старый «Москвич 401», за рулем которого сидел невообразимо древний дед. Он без особых споров согласился ехать к кладбищу, но за свои услуги заломил больше, чем, по мнению Мити, стоил «Москвич» вместе с водителем.

–          Ладно, – пробормотал про себя будущий миллионер, – все большие капиталы начинались с небольших вложений.

В мыслях он уже видел себя хозяином спорткомплекса с сауной и массажистками.

Дед абсолютно спокойно привез пассажиров прямо к воротам кладбища. Митя ехидно подумал, что старикан, наверное, не дождался, пока смерть придет за ним, и сам приехал разбираться в причинах задержки.

–          Счастливо, батя, удачи! – хорошее настроение уже не покидало Митю.

–          Спасибо, сынок, и тебе удачи. Тебе она сегодня больше понадобится, – старик внимательно посмотрел Мите в глаза, медленно развернул машину, и она поехала по направлению к городу.

При виде ровных рядов темных силуэтов памятников путь к Богатству внезапно показался намного длиннее, чем вначале. Митя всегда считал себя атеистом, но от кладбищенской тишины, нарушаемой только криками птиц, стрекотаньем сверчков и редким шумом машин у него зашевелились волосы по всему телу.

–          Ну, идем же скорее, страшно ведь! – Стелла коснулась Митиного плеча, и у того на секунду стало сердце.

–          Тихо! – крикнул он с испуга и, чтобы загладить грубость, взял девушку за руку. – Извини. Идем.

Затхлый, какой-то безжизненный ветер погладил их по волосам, и они сделали первый шаг.

«Кладбище – тот же город для тех же жителей, – почему-то подумалось Мите. – Жил, например, человек на такой-то улице в таком-то доме, умер, теперь лежит в таком-то ряду на таком-то месте. И с каждым годом у него появляется здесь все больше соседей или сослуживцев, которые успели позже. Да что ж ты скажешь, с такими мыслями и поседеть можно»!

–          Митя, – вдруг окликнула Стелла, – как ты думаешь, когда человек… ну, когда он умер и похоронен, он просто лежит или при этом может видеть и слышать все вокруг?

У Мити снова перехватило дыхание и словно потяжелел медальон.

–          Откуда я знаю! Я еще не пробовал! Как попробую, расскажу!

Странная улыбка снова коснулась губ Стеллы.

–          Договорились.

У Мити свело живот.

–          Что за ерунда тебе в голову лезет?

–          Я просто подумала, что если умершие могут чувствовать, как живые, то когда мы оденем дяде медальон, он наверняка про себя скажет: «Умница, Стелла! Сделала все, как я говорил!»

«Интересно, какими же матюгами будет крыть меня чертов дядюшка через пару дней?» – мелькнуло в Митиной голове.

–          Пришли, – буркнул он, подсветив карманным фонариком.

В темноте холмик с крестом словно стал меньше и безобиднее, но когда Митя вогнал лопату, ему показалось, что он начал рыть дорогу в ад.

«Раз, два, три, четыре, раз, два, три, четыре, раз, два, три, четыре, – механически считал Митя. – Ну, почти все. Все».

Митя второй раз за сутки вогнал лопату в землю и тяжело сплюнул. Потом, стоя на крышке гроба, поднял глаза вверх.

–          Все, Стелла. Вскрывать?

Девушка возвышалась над ним на фоне освещенных луной облаков, как будто преграждая дорогу назад. «Вот зараза, да что же это за дрянь в голову лезет!»

–          Да, вскрывай – ответила она.

Руки Мити затряслись мелкой дрожью. Он крепко, до боли в суставах сжал черенок лопаты и вогнал штык под крышку. Нажал. Крышка держалась, а узкая яма не позволяла перехватиться удобнее. Митя выругался, рванул сильнее и, упершись ногами в стены ямы, вывернул крышку набок.

Лицо профессора было спокойным и абсолютно живым – так, задремал человек, не заметил, что его похоронили, и даже не заметил, что его уже выкопали. Только нос был чуть-чуть сморщен, словно у спящего, который чувствует неприятный запах и поэтому вот-вот чихнет и проснется.

На Митю вдруг опустилось холодное безразличие.

–          Дальше что? – отрывисто спросил он, даже не поднимая головы.

–          Положи, пожалуйста, медальон дяде на грудь, – прозвучал сверху равномерный голос. – Просто положи.

«Хорошо, что не надо одевать, а то бы потом возился» – мелькнула мысль в голове у Мити. Он снял медальон, секунду подержал над головой, любуясь кровавыми лунными отблесками в рубинах, и положил медальон прямо на сложенные руки профессора. И профессор открыл глаза.

–          Умница, Стелла! Сделала все, как я говорил! – сказал он.

Митя отчаянно рванулся из могилы, но сразу же наткнулся на удар ногой в лицо и упал назад. В следующую секунду узловатые старческие пальцы вонзились Мите в глаза, а в мощный борцовский затылок впились острые девичьи зубы. Последнее, что увидели Митины глаза – это крошечное пятнышко мела у основания большого пальца бывшего преподавателя. Последней фразой, которую услышали Митины уши, было что-то вроде: «Сейчас ты увидишь свет. Не бойся, иди к нему. Если свет будет справа, иди вправо, если свет будет слева, иди влево, если…». Митя еще успел отметить, что голос, говорящий эти слова, явно принадлежал профессору и этот голос был таким ровны, каким может быть только голос преподавателя, в тысячный раз читающего одну и ту же лекцию.

Последнее видение, которое зафиксировало гаснущее Митино сознание, представляло собой огромное, кроваво-красное, злорадно дрожащее кривое «д» неполного дифференциала.

 

***

 

–          Главное в природе – это гармония, – бормотал профессор, пытаясь одновременно идти быстрее и удерживать на себе разрезанный на спине костюм. – Одно тело взято, одно тело положено, все нормально, все довольны. Яма засыпана, крест стоит, лопата улетела за забор – никаких несоответствий. Скряги! Скольким же я помогал, когда их «научные исследования» заходили в тупик! Не могли нормальный гроб купить! Я чуть не задохнулся от запаха смолы!

–          Дядя, дядя, ну почему ты в этот раз выбрал такой способ для смены биографии? – Стелла задыхалась от быстрой ходьбы. – Ты не мог просто переехать куда-нибудь?

–          Куда? Куда я мог бы переехать в наше время, чтобы любопытный участковый не начал совать нос: «А кто это к нам прибыл? А, Матвей Анатольевич? Добро пожаловать жительства в наш славный поселок городского типа Мухосранск-на-Вонючке! А, позвольте узнать…» и так далее.

–          Но зачем тогда вообще было уходить с этого места?

–          Время пришло. Окружающие уже начали на меня коситься. Иванов пришел на кафедру после аспирантуры, он ему уже седьмой десяток, а я за это время практически не изменился. Да и не один Иванов.

–          А ты никак не мог замаскироваться?

–          Уже нет. И так приходилось притворяться всеми доступными способами. Я морщился, шаркал, «забывал» материал, но все равно… Ты себе даже не представляешь, насколько мерзко скрывать регенерацию зубов, о которой люди, видите ли, изволили забыть пару тысячелетий назад. Мне ведь пришлось изуродовать здоровый зуб и вставить золотую коронку.

Дядя оттянул щеку (пиджак на спине опять расползся) и показал коронку, тускло блеснувшую в свете Луны.

–          Ну переехал бы на работу в другой город, и у тебя было бы еще лет тридцать в запасе!

–          Поздно. Здешние власти наконец-то догадались не мучиться с именами и фамилиями, а просто пронумеровать своих баранов – я имею ввиду «идентификационные коды». Странно, что еще не делают татуировки на руке или не вживляют в тело микросхемы или радиоактивные молекулы. Хотя, я думаю, что и это не за горами. Так что если бы я переехал в другой город, все равно на столетнего пенсионера обратили бы внимание. А лет через двадцать – и подавно. Но тогда уже начали бы копать мою подноготную так глубоко, как смогли – и кто его знает, до чего бы докопались?

 

***

 

«Кукурузник» только подъехал к огромному знаку «Днепропетровск» на выезде из города, как полузадушено захрипела рация. Красовский раздраженно сплюнул, приглушил магнитофон и снял трубку, нажав кнопку «Прием». Рация еще разок хрюкнула и вдруг заговорила голосом дежурного Гоши Воробейченко.

–          Серега, заворачивай назад. Срочно. На улицу Атамана Бубна, дом 44. Из засады прикрыть просят. Наши уже там.

–          Гоша, – медленно ответил Красовский, – Гоша, я же тебе говорил – если будет начальство спрашивать – я домой уехал, у меня рабочий день кончился пять часов назад. Я исчез в неизвестном направлении.

–          А что я? – искренне возмутился Гоша. – Мне сказали – срочно найди всех. Я Никулина дома вызвонил, Славика тоже. Остальные здесь были. Меня спросили – где Красовский? Я ответил – поехал с кумом куда-то, еще вернется. Мне и говорят – что значит поехал? Как водку пить, так он еще здесь, а как работать – сразу поехал? А я и говорю – не знаю. Вот мне и говорят – немедленно достань по рации – и чтоб он через десять минут был на Атамана Бубна, дом 44. Там пусть сразу выйдет на связь. Я и говорю – так точно. Вот и достал.

–          Гоша, – у Красовского оставалось все меньше и меньше подходящих слов, а сказать хотелось еще очень и очень много. – Гоша, ты действительно достал, ну ты... Я еду. Вот блядь! Авиатор однокрылый! Люфтвафель долбанный! Летучий Маланец!

Последние слова Красовский проорал, уже отключив рацию. Затем резко принял вправо и так притормозил, что чуть не выбросил на обочину проезжавшего рядом пожилого велосипедиста. Тихий, интеллигентный старичок каким-то чудом умудрился затормозить, потом аккуратно слез с велосипеда, взял его за руль и за раму и, обойдя машину, постучался в водительское окно.

–          Что? – опустил стекло Красовский. – Что нужно?

–          Молодой человек, как же вам не стыдно? Что же вы меня так подрезаете?

–          Подрезаете?! – глаза Красовского не секунду затуманились, словно он вспоминал какую-то магическую формулу. Вспомнил. Глаза загорелись нехорошим огнем, а уши мгновенно налились пурпуром. – Подрезаете? Тебя «подрезаете»? А ты что, блин, транспортное средство?

Дед молча сел на велосипед и уехал.

–          Гоша уже достал, – Красовский развернул машину, включил на крыше маячок и ехал к городу, жалуясь на жизнь. – Он всегда перед начальством хороший. Стукач! Его что, за язык кто-то тянул? Не знаю, и все. Уехал. Остальное – мои проблемы. С него какой спрос? Нет, нужно обязательно найти, выслужиться...

–          Серый, – Вася вроде бы говорил серьезно, а вроде бы и издевался. – Но ведь ты же – часть правоохранительных органов. Деталь, так сказать. Ты же днем и ночью, семь дней в неделю обязан охранять общественный порядок. Ты сам должен думать только об этом каждую секунду!

–          Я? За что? За триста гривен в месяц? За шестьдесят долларов? За ребенка, которому три года, и на которого государство Украина ежемесячно выплачивает хер с маслом? За деньги, которые родители всю жизнь откладывали на сберкнижку, чтобы купить мне квартиру после армии? И где эти деньги? Говорят, все бывшие республики вернули вклады, только у Украины это никак не выходит. Вот моя квартира и гавкнулась. Мы теперь дружно живем всей семьей в трехкомнатной квартире – отец, мать, я, жена, мой малый и брат Вовка. Представляешь, как нам весело? Жене с матерью, родителям с женой и мне со всеми сразу? И ради этого я должен лезть под нож какого-то обторчаного нарика? Да на хуй мне это нужно!

В это время машина въехала на кривую, темную улочку имени Атамана Бубна и остановилась в самой густой тени, возле забора, над которым нависали ветви деревьев. Кое-где светились чудом уцелевшие фонари, и весь пейзаж напоминал декорацию к американскому боевику про службу отважных полицейских.

–          Сиди здесь, – Красовский достал из-под сиденья дубинку и переносную рацию. – Я думаю, это ненадолго. – Затем вышел из машины и пропал в темноте.

Вася развалился на сидении и закурил – если уже попал в полицейский боевик, то вести себя нужно соответственно. Сквозь дымное облако в салоне он рассматривал улицу, но не видел ничего подозрительного – разве что вороватый черный кот на полусогнутых лапах, озираясь, быстренько переходил улицу. На секунду кот остановился, посмотрел на машину, и в три прыжка оказался возле ближайшего забора, через который тут же и перелетел.

–          Ага! – довольно протянул Вася, – боимся милиции, гражданин черный кот! Не любим? А почему, интересно? Хотя с другой стороны, кто их…

Его мысли прервал голос Красовского, внезапно донесшийся из рации.

–          Я – «Ветер», вызываю «Звезду-14», я – «Ветер», вызываю «Звезду-14», я – «Ветер», вызываю «Звезду-14»...

«Стоп!» – в памяти у Васи зашевелились какие-то картины. Ему вдруг совершенно четко вспомнилось, что когда-то он уже слышал, как Красовского вызывали по рации и его позывные как будто были именно «Звезда-14». Может быть, Красовский хочет с ним поговорить о чем-то? Благодушное Васино настроение полностью располагало к разговору.

–          Я – «Ветер», вызываю «Звезду-14», – монотонно повторял Красовский.

Вася пошарил рукой под бардачком и нащупал трубку рации. Поднес ее к уху и важно сказал: «Да, Серый!»

–          Я – «Ветер», вызываю «Звезду-14», – словно не слышал его Красовский.

«Во, блин, я что, «Прием» не нажал?» – Вася осмотрел трубку. Да нет, вроде бы все правильно.

–          Что? – повторил он.

–          Я – «Ветер», вызываю «Звезду-14» – в голосе Красовского начало сквозить раздражение.

–          Да что? – не унимался Вася.

Я – «Ветер»... Не трогай рацию, долбоёб! – заорал Красовский и сразу же перешел на нормальный тон. – Я – «Ветер», вызываю «Звезду-14»...

«Ошибочка» – пронеслось у Васи в голове. Он аккуратно положил трубку на место и сделал музыку громче.

 

***

 

–          Дядя, куда дальше? – спросила Стелла. – Что ты планируешь делать дальше? И… Что со мной будет, а?

–          Выведут нас в чистое поле, поставят лицами к стенке и пустят пулю в лоб, – процитировал дядя любимое выражение давнего товарища, руководителя военной кафедры, который произносил эту фразу минимум раз в день на протяжении двадцати пяти лет. – Не бойся. Через пару месяцев мы всплывем где-нибудь в маленьком городке и начнем оттуда свою новую карьеру. Потом выедем за рубеж и… Кстати, у тебя паспорт с собой?

–          Да.

–          Ну и хорошо – проблем меньше.

Дядя и племянница прошли под воротами кладбища, и, на секунду остановившись, профессор тронул медальон и сделал рукой какой-то неизвестный Стелле знак, от которого на секунду даже притих ветер.

–          Еще одно место с моей могилой, – пробормотал дядя, – еще одно начало пути. Сколько их уже было... И всегда тех, кто ложился вместо меня, сюда приводило только одно – жадность.

–          А сейчас куда? – Стелла внезапно сообразила, что она находится ночью за городом с официально мертвым «дядей».

–          Я давно подготовил новую биографию. С этой секунды я – старший брат самого себя, безвылазно живущий на пасеке. Несколько раз в год я вывозил в город мед и закупал там керосин и спички. После похорон Матвея Анатольевича ты приехала ко мне, и я, озабоченный твоей дальнейшей судьбой, решил заняться обустройством твоей жизни. Кое-какие сбережения я накопил за пятьдесят лет пчеловодства. Все чисто. Сейчас мы выходим на шоссе – и лови машину. Отсидимся немного на пасеке, там же – деньги и (профессор поморщился) документы.

–          Дядя, но... – Стелла показала на свою кофточку, залитую кровью Мити. Дядя улыбнулся.

–          Это даже к лучшему. Останавливай машину и кричи, что тебя пытались изнасиловать в лесу. Вот увидишь, спаситель появится очень скоро.

День у Виктора Михайловича Белинского по кличке Виха Облом сегодня не заладился с самого утра. Сначала совсем молодой и от этого вдвойне напористый госавтоинспектор остановил его при выезде с моста за превышение скорости. Пока радостно улыбающийся, в душе гнусно матерящийся Виха лез в барсетку за документами, сияющий инспектор торжественной походкой подошел к автомобилю и от избытка эмоций дважды крутанул полосатым жезлом.

–          Добрый день, городское ГАИ, сержант Петренко, – инспектор с анекдотичной фамилией улыбнулся еще шире. – Товарищ водитель, вы не помните максимально допустимую скорость движения транспортных средств в черте города?

–          Шестьдесят километров в час, товарищ сержант! – радостно осклабился Виха.

–          Простите, перед тем, как я вас остановил, вы случайно не обратили внимания на спидометр вашего автомобиля?

–          Да вообще-то не смотрел. Километра шестьдесят три? – Виха срочно забыл стрелку возле отметки «восемьдесят пять».

–          Да что вы? – искренне удивился сержант. – Наш радар показал девяносто. Однако превышение скорости, согласитесь, имело место быть?

–          Да, простите, пожалуйста, опаздываю страшно. Просто находился под воздействием обстоятельств практически непреодолимой силы, – подхватил тон Виха.

–          Что же поделать, будем оформлять протокол.

–          Простите, товарищ сержант, если можно с вами посоветоваться… А нет ли какого-нибудь другого выхода – в смысле, чтобы не возиться с протоколом? – и Виха снова широко улыбнулся. – Понимаете, я очень спешу… Если вам не тяжело, пожалуйста, может быть, после работы занесете деньги в сберкассу…

Сержант из анекдотов вздохнул и, глядя куда-то вдаль, незаметно протянул ладонь к водительскому окошку. Затем приветливо попрощался, повернулся и пошел к своей машине.

Полетела ласточка – быть весне. Неудачи продолжались. После обеденного перерыва налоговая инспекция приехала целым отделом в офис «на проверку» и Виха до самого вечера отвечал на разные глупые вопросы, пока наконец не перешли к обсуждению главного – баланса между взяткой в карман и штрафом в бюджет. К восьми часам баланс был достигнут, взятка перешла в карман, штраф Виха пообещал заплатить завтра и сейчас уставший, издерганный нервотрепкой и расходами, Облом ехал по тёмной дороге, и к своему удивлению, почти с удовольствием слушал какой-то органный концерт, который передавало «Классик-Радио». Удивление Вихи было совершенно искренним, так как до сегодняшнего дня все его знакомство с классической музыкой ограничивалось мелодиями для мобильных телефонов и в неизвестно откуда возникшей, но очень популярной в кругу Вихиных друзей поговоркой «Сосёт, как Моцарт».

И ту-у-ут – из кустов выскочила девушка с о-бал-ден-ной фигурой и замахала руками.

«Сняли дуру, напоили, вывезли в лес и трахнули, – мелькнуло в голове у Облома, – пусть скажет спасибо, что вообще не убили. Ну-ну, что там полагается по сказкам спасителям попавших в беду принцесс?»

Виха резко остановил БМВ прямо перед девушкой и эффектно опустил электрическим стеклоподъемником стекло. Девушка впрыгнула в салон, и при свете лампочки стало видно, что вся ее одежда залита кровью.

«Ого! – подумал Виха. – Ей еще и по морде настучали. Цена спасения просто взлетает до небес. Ну, пошли дела».

–          Молодой человек, – тарахтела девушка, захлебываясь словами, – мы с дядей возвращались с дачи, последнего автобуса не было, мы пошли пешком по трассе, но никто не остановился, а потом, потом… На нас напали, вы же видите… Пожалуйста, отвезите нас в город, прошу вас!!!

Облом только сейчас заметил на обочине фигуру старика, которая почему-то ему сразу не понравилась. В этом пожилом дачнике чувствовалась какая-то сила, да и сам старик был словно сгустком темноты, из которой он только слегка выделялся при монотонном подмигивании аварийной сигнализации.

«Ну ни фига себе! – искренне возмутился в душе Облом. – Одно дело – спасать от изнасилования девушку, а другое – дедушку. А каламбурчик ничего получился!»

Увидев сомненье на Вихином лице, Стелла сделала самое несчастное лицо, на которое была способна.

–          Ну, пожалуйста, хотя бы до города, там правда тоже до утра ждать – подъезд жильцы запирают на ночь, но там хоть не так страшно, – умоляла девушка.

В голове у Облома внезапно сложилась интересная картина. Привезти эту парочку к себе домой – благо, живет он один – накормить, напоить, деду налить сто пятьдесят и он отрубится – годы уже не те. А потом – почему бы не помочь девушке простирнуть одежду и умыться? Виха ухмыльнулся, перегнулся назад и открыл правую заднюю дверь.

–          Садись, дед.

Старик плавным движением словно втек в машину и неподвижно устроился на сидении. Что-то в нем опять оч-ч-чень не понравилось Облому, какой-то маячок в мозгу истошно сигналил «СОС!» на всех диапазонах, но разум утверждал, что дед и девчонка вряд ли могли представлять опасность для молодого, сильного парня.

–          Я вот что предлагаю, – начал Облом, – едем ко мне, у меня все равно никого нет. Утром поедете к себе домой, а пока – поедим, попьем и – спать (он многозначительно взглянул на Стеллу). Места, слава Богу, хватает. Как бродячие артисты – где придется заночуем. Устраивает?

–          Вполне! – отозвался сзади дед. – Только ты будешь ночевать здесь. Сейчас ты увидишь свет – не бойся, иди к нему. Если свет будет слева, иди влево, если свет будет справа, иди вправо. В-общем, разберешься сам.

Виха вопросительно посмотрел на Стеллу и незаметно постучал пальцем по виску, но в следующую секунду старик одним ударом твердой, словно дощечка, руки, сломал Вихе шею так, что голова едва не отделилась от тела. Затем профессор вышел из машины, обошел ее, открыл водительскую дверь, вытащил тело Вихи и легко, как тряпичную куклу, зашвырнул тело в кусты. Потом сел за руль, и машина отъехала от обочины и быстро исчезла в темноте в направлении Запорожского шоссе.

 

***

 

Деревья вдоль дороги проносились мимо машины, как в тягучем кошмарном сне. Они выпрыгивали из темноты, секунду нависали над шоссе, словно пытаясь перегородить дорогу, и в следующее мгновение пропадали сзади. Едва слышный шум мотора, казалось, убаюкивал, – спи, спи, спи – куда спешить в такую темную, такую глухую ночь, тем более, по этой трассе – трассе, которую через две недели десятой дорогой будут объезжать все водители? Спи, спи – все равно, куда бы ты ни ехал, любая твоя дорога окончится сном. Спи…

–          В любом времени есть свои положительные и отрицательные стороны, в сумме одно и то же, – рассуждал дядя, едва придерживая кончиками пальцев обтянутый кожей руль. Его лицо в мерцании лампочек приборной доски напоминало привидение на карнавале. – Пару столетий назад было бы гораздо легче всплыть в другом месте – приехали, купили дом, пожили пять-шесть лет и уже ни у кого нет вопросов. Но зато недели две мы добирались бы по этим разгромленным, грязным, изломанным, извилистым колдобинам, которые здешние славяне почему-то называют дорогами. Ночевали бы в придорожных трактирах, где кормили бы клопов, а иногда приходилось бы спать бы в стогах.

–          Мне кажется, сейчас все-таки легче, – Стелла подхватила задумчивое настроение дяди, – На машине мы за полчаса будем на месте. В этом смысле легче.

–          Везде все одно и тоже, – отозвался дядя, – меняется только форма игрушек у больших мальчиков. Сегодня они играют железными «самобеглыми колясками» – и мы это использовали. Вчера не было машин, но нам нужно было бы добраться до первого же отпрыска благородного рода, ты бы слегка порыдала и построила глазки и он бы считал огромной честью для себя помочь тебе. В этом плане мужчины не меняются – и использовать их всегда легко.

–          А женщин?

–          Еще проще. У средней женщины всегда только одна цель – размножаться любой ценой. Все остальное накручено вокруг размножения. Меня всегда потрясало, что во времена террора, революций, эпидемий, крушащихся империй – женщины упорно размножались, и им по большому счету было глубоко наплевать на будущее своих детей. Их никогда всерьез не интересовало, в какой мир они выпускают свое потомство.

Ненадолго в машине повисло молчание. Стелла посмотрела на дядю, что-то хотела сказать, потом передумала и отвернулась.

–          Я понял твой вопрос. Кто же тогда ты и зачем ты нужна мне. Правильно?

Девушка продолжала молчать.

–          Приготовься удивиться. Ты – результат моего эксперимента. Я начал выводить тебя еще в десятом веке…

–          Как это?!

–          Могу открыть тебе еще один секрет. За девять месяцев до твоего рождения муж моей якобы «сестры» уехал собирать картошку – как ты помнишь, он был инженером в проектном институте. А я этого, конечно же, не знал – и зашел к нему домой, где была твоя мама. Мы разговорились, выпили (профессор поморщился), ну а дальше – как обычно.

–          ПАПА???!!!

–          Ну, как сказать. Вообще-то я был также прадедом твоей матери, отцом твоей прапрапрапрабабки – и так далее, всего тринадцать раз. Генетический эксперимент удался! Я надеюсь, что с тобой мне не будет так скучно. Так что, чтобы не путаться в степенях родства, называй меня просто «дядя» – так и короче, и привычнее. Договорились?

Дочь-племянница-внучка и так далее (всего тринадцать раз) посмотрела на своего папу-дядю-пра-пра-дедушку, потом отвернулась и уткнулась лицом в выгнутое боковое стекло.

 

***

 

Когда Стелла снова повернулась к дяде, машина уже давно свернула с шоссе и медленно ползла по горбатой проселочной дороге.

–          Что теперь будет дальше, дядя?

–          Что хочешь. Ты с самого рождения была ближе ко мне, чем к обычному человеку. Можно сказать, что мы отдельный биологический вид. Но! Ты смертный человек, как и все остальные люди, как твои предки и твоя мать. Если хочешь, ты станешь моей «спутницей» – вдвоем веселей будет. Однако подумай хорошо.

«БМВ» тем временем проплывало сквозь огромную, темную лужу, которая, наверное, помнила еще бои Второй мировой.

–          Я согласна. Я хочу… быть, как ты.

–          Подумай. Жить интересно только первые пять-шесть веков. Потом становится очень скучно. Всегда одно и то же. Люди все время разыгрывают одну и ту же игру, беспрерывно обсасывают один и тот же сюжет. Меняются только имена, одежды и названия.

–          Я согласна!

–          Выходи.

«БМВ» натужно выкарабкалась на скользкий крутой берег узенькой, мутной речушки и профессор заглушил мотор. Стелла вышла на улицу и стояла, облокотившись на крышу, неподвижно глядя прямо в занимающийся рассвет. Воздух был довольно прохладным, но девушка не обращала на холод никакого внимания – она, как и «дядя», с самого рождения не испытывала никакого дискомфорта ни от жары, ни от холода.

–          Подумай еще раз. Однажды тебе впервые жутко надоест смотреть на повторяющийся спектакль. Конечно, наше существование можно прекратить – например, застрелиться серебряной пулей (старик рассмеялся), но… Однажды ты впервые поймешь, как страшно лишиться нашей сомнительной привилегии. И после этого будешь существовать дальше, каждый день проклиная свое вечное существование.

–          Я согласна!

–          Хорошо. Тогда идем в наш новый дом, – профессор показал на низкие строения, едва видные вдали от берега, – вот она, пасека моего «брата». Необходимое для обряда прибудет – профессор посмотрел на угасающие звезды, – недели через две.

–          Какой обряд?

–          Ну, ты же захотела бессмертия! Правда, я в этом и не сомневался. Для обряда посвящения в бессмертные нужна пара молодых дураков – точнее, их кровь и некоторые из их внутренностей. Не беспокойся, они скоро приедут. Помоги мне столкнуть машину в реку – незачем оставлять следы.

Великолепная «БМВ» пятой серии, краса и гордость покойного Вихи Облома, полетела с обрыва в темно-серую воду.

…Толкнув дверь, Матвей Анатольевич пропустил вперед Стеллу и вошел сам. В небольшой, но ухоженной комнате стоял диван, стол с тремя стульями, телевизор и шкаф. Полстены занимала огромная древняя кровать. Рядом с ней виднелась тонкая фанерная дверца, ведущая в соседнюю комнату.

–          Вот это да… – только и смогла сказать девушка.

–          Присаживайся, – сказал дядя.

Он достал из шкафа и разложил на столе какие-то рукописи, развернул темную бархатку и бережно достал из нее три пластинки, покрытые иероглифами и с отверстиями посредине.

–          Это И-Цзин, – по ходу дела объяснял дядя, – еще не искореженный переводами и толкованиями, самое лучшее из известных мне гаданий. Сейчас мы посмотрим…

Несколько раз бросив пластинки на стол, он что-то записал на бумаге и начал быстро перебирать лежащие на столе листы, что-то бормоча себе под нос.

–          …Почти все готово для удачного завершения блестящего дела… Звезды благоволят к вам… Опасности в дороге… Пройти путь почти до конца… Начало новой жизни… Зимний ветер приносит первое тепло… Дальнейшие аспекты развития ситуации… Что, что?

–          Что там, дядя? – Стелла оторвалась от разглядывания старинных настенных часов.

–          «…Последнее предупреждение капитану, готовящемуся к сложному плаванию…» Китайцы всегда считали ниже своего достоинства говорить по-человечески. «… Опасайтесь глупости и бедности молодых народов, которые способны навечно разрушить древнюю мудрость…» Что это может значить?

 

***

 

После конфуза с рацией Вася решил ни к чему не прикасаться в «кукурузнике». Бог знает, что тут еще натыкано! Поэтому он дернул ручку, двумя толчками плеча открыл дверь и вышел на улицу, передернувшись от внезапного порыва ветра. Затем обернулся и критически осмотрел машину.

Только особо обделенный мозгами преступник мог не догадаться, что «шестерка» имеет самое непосредственное отношение к милиции. Находясь пять лет без конкретного хозяина, машина была убита насмерть. Ржавчина причудливо ползла из-под днища по дверям и крыльям и уже кое-где подбиралась к крыше. Стекла были затонированы ободранной черной пленкой. И если этого было мало – на крыше для самых недогадливых находились две антенны, от которых в салон тянулись взлохмаченные провода.

–          Ну что, – обратился Вася к сиротливо выделяющемуся из темноты «кукурузнику». – Рассказывай, транспортное средство, как ты в менты подалось?

–          Сам ты мент, – огрызнулся внезапно выступивший из темноты Красовский.

–          Серый, не обижайся. Это ведь не я придумал. Да и ничего обидного тут нет… почти. Слово «мент» – это причастие от английского глагола «ту мин» – «означать, иметь в виду». То есть «мент» можно перевести как «значащий»….

–          …Это другое дело, – обрадовался Красовский.

–          …Или – «имеемый в виду», – безжалостно закончил Вася, но на всякий случай замолчал, увидев, как из темноты вслед за кумом выступил шкафообразный бритый парень двух метров роста. Вася сразу узнал пришедшего – это был спецназовец Саня, которого за уровень интеллектуальных запросов и способностей свои же прозвали Газонокосильщиком.

–          Короче, Саня, это надо обмыть, – повернулся Красовский к Газонокосильщику, явно заканчивая какой-то долгий монолог. Затем обернулся к Васе. – Только что Саня одного каратиста задержал. Специальным приемом. Дай бутылку.

Вася залез в машину, вытащил полупустую бутылку и протянул ее Сане. Бутылку перехватил Красовский, быстренько отхлебнул и после этого вежливо передал здоровяку. Тот в два могучих глотка допил оставшееся и зашвырнул бутылку в кусты.

–          Серый, – замялся Вася. – Я просто сам когда-то занимался... Можно узнать, какой прием применяют против каратистов?

–          Саня, расскажи, какой прием ты применил... – ухмыльнулся Красовский.

–          Тю, та який там прием, – отмахнулся Газонокосильщик. – Нам на инструктаже казали, шо он какой-то каратюга. Я выскакиваю з-за хаты, та все думаю – как его скрутить, шоб не убивать – казалы, шо не надо... Ну, я его и по голове пистолетом накрыл – ото и весь прием и все карате кончилось.

Вася только развел руками, а Красовский захохотал так, что сначала уронил рацию, а потом сел на нее. Подскочил как ужаленный и начал судорожно нажимать кнопки, трясти рацию возле уха и зачем-то дуть в микрофон. Газонокосильщик снова хмыкнул, сунул Васе огромную ладонь и ушел в темноту, небрежно помахивая черной спецназовской маской.

–          Слышишь, Серый… – начал было Вася

–          Кум, не еби мозги! Ты видишь, рация поломалась! Мне за нее... – Но в это время рация дурным голосом начала вызывать «Звезду-4» и Красовский поспешно сунул рацию под сиденье, – ну, поломалась, так поломалась. Нам их только неделю, как дали, если что – не разобрался – думал, что поломал. И это, слушай – ну ее, эту сауну! А? Водки еще все равно две бутылки, возьмем закуски – и поехали за город, где-нибудь на природе станем? Накатим, закусим, потрещим о жизни, воздухом свежим подышим, искупаемся! Уезжать от города далеко не будем – километров двадцать, не больше. А утром – умылись – и домой. В сауне уже все равно все пьянючие. Ну их на фиг!

–          Ну, Серый, с тобой договариваться... – Вася отвернулся и сплюнул. – Ни разу еще ни хрена не сделал, как говорил. Ладно, поехали. Только кроме закуси давай еще бутылку на всякий случай возьмем...

Хлопнули дверцы. Заскрежетал стартер. «Кукурузник» истошно взревел, выполз из тени и с грохотом покатился к выезду с улицы им. Атамана Бубна.

Вася никак не мог забыть черную маску Газонокосильщика.

–          Слышишь, Серый, – снова начал Вася, – а кто придумал спецназовцам маски? Откуда это пошло? Ну, я имею в виду, как у Газонокосильщика?

–          Так от него же и пошло!

–          От кого? – не понял Вася.

–          От Газонокосильщика, от Сани.

–          Серый, тебе больше не наливаем – тебе хватит.

–          Да я серьезно.

–          Иди ты…

–          Да серьезно! Слушай – Саня после армии, еще при Союзе попал в какое-то секретное подразделение, что-то там по подавлению бунтов на зонах. Получал – дай Бог каждому, говорят, сразу после начала перестройки видак купил, как только их в город завозить начали – а они тогда стоили, сам помнишь, если у одного на весь дом есть видак, уже событие. Ну и поехала у него крыша на видео. Особенно, говорят, любил «специфические» фильмы – «Кошмары на улице Вязов», «Попутчик», «Пятница, 13» и в том же духе. В общем, ужастики. Только Саня не любил «психологические триллеры», а ему подавай так, чтобы побольше мяса летело, побольше крови, побольше ножей и топоров. Если героиня фильма сиську показывала – то это «грязь и порнуха», а если героине эту сиську на весь экран отхватывали ножом – то «все, как в жизни», «хорошее кино». Ну и коллекция у Сани на стене была соответствующая – одних тесаков штук сорок, все зоновской работы. Не квартира, а офис маньяка.

Как-то Сане отец позвонил – он у него под городом в селе живет. Местная босота начала ему угрожать, что мол, знаем, что Саня мусор, значит, и ты тоже гад. Сын твой пацанов на зоне щемит, если не приедет, не заплатит – тебе хуже будет, тогда точно приедет. Короче, давай сюда сына, будем разбираться.

–          Ну?

–          Ну Саня как раз был после дежурства, кинул кое-чего в сумку – и к бате. Приехал, выпили, поговорили, тут и вечер. Когда слышат – под воротами местные уроды надрываются: «Где этот мусор, пусть выходит!» Вот Саня к ним и вышел.

–          Ну?!

–          Что «ну»? Саня вышел в черном плаще, с бензопилой и в маске Микки-Мауса. Он потом говорил, что хотел только попугать. Он даже пилу завести не успел, как босота по полям разбежалась, в посадках ночевала, две недели ни одного в селе не видели. Наверно, те же фильмы смотрели. По району потом еще несколько лет рассказывали, что Саня по блату заказал из психушки КГБ маньяка-убийцу, которого привезли в бронированном «бобике» в сопровождении трех автоматчиков и которого во дворе привязали на стальной цепи. Рассказывали даже, что этих маньяков КГБ начало отбирать еще в семидесятых, чтобы избавляться от диссидентов и особо опасных бандитов – даже если и найдут убийцу, то какой с психа спрос? И что самое интересное – ни один, ну ни один человек даже не подумал, что в маске был Саня!

–          Ну?!

–          Да что «ну»? Когда слух до начальства дошел, Саню чуть не выгнали. А потом идея понравилась кому-то на самом верху – и смотри, маски-шоу теперь по всему Союзу.

–          Херня! – отрезал Вася.

–          Сам ты… Я тоже сначала не верил. А потом… Ты бы знал, зачем моряки завозили первые резиновые дубинки и что с ними делали наши граждане и особенно гражданки. Это уже потом дубинки милиции роздали.

–          Да нет, Серый, херня это. На самом деле знаешь, зачем маски придумали?

–          Ну, ну, и зачем их придумали «на самом деле»?

–          Чтобы начальство развлекалось.

–          Что?!!

–          Чтобы начальство развлекалось. Едет спецотряд на «боевое задание» трусить притон нариков или какую-нибудь фирму, а пара тузов, которым захотелось острых ощущений, надевают намордники – и с ними. Иногда кого прикладом навернут, а иногда и пострелять можно.

–          Кум, ты больной на голову.

–          Да? А ты знаешь, кто там под масками? Ты хотя бы раз слышал, чтобы «маски-шоу» ответили за то, что натворили, чтобы они не натворили? Если бы их планировали сделать подконтрольными, то сделали бы так, чтобы их можно было идентифицировать, не показывая лиц.

–          Да ну? И как, например?

–          Например – каждому выдать жетон с номером, как у гаишников, а номера жетонов хранить в каком-нибудь секретном компьютере на случай судебного разбирательства. А так, сколько подавали жалобы – на кого жаловаться? На неясно кого в черных масках? Кто мебель громил, кто деньги изымал, из которых потом половины недосчитались? Кто именно, даже если вычислили отряд? Кто-то из них? Они в своих нарядах, как тридцать три богатыря – голос в голос, волос в волос, а наказывать весь отряд почему-то еще не додумались.

–          Кум, ты точно больной на голову. Слышал по «Русскому радио»: «Если у вас нет паранойи, то это еще не значит, что они за вами не следят»? Я-то всё думаю, про кого это?..

 

***

 

Темная трасса равномерно уходила под капот машины. Красовский смотрел в лобовое стекло, Вася курил и о чем-то думал. Докурив до фильтра, Вася выбросил окурок в окно, поднял стекло и повернулся к куму.

–          Слышишь, Серый, а этот хмурый чувак – Третий-Лишний, да? – он всегда такой отмороженный?

–          Всегда-то всегда, – ухмыльнулся Красовский, – а сейчас особенно. Он на персональном контроле у начальства.

–          Почему?

–          Да этот Куклачев на той неделе кота нашего, Опера, хотел отравить. Принес кусок колбасы, насыпал в нее какой-то то гадости и бросил колбасу во дворе – Гоша все видел, он и накапал.

–          Так кот же живой?

–          Кот-то живой, он не дурак, да и колбасу раньше его бродячая собака съела. Утром шеф с проверяющим приезжает на своей «Тойоте». Заворачивает в ворота – а перед бампером дохлая собака. Шеф по тормозам, проверяющий – носом в торпеду. Кровь из носа, обивку запачкал, сигарету себе в туфлю уронил. Такое кино было – даже Батон больничный сделал, два дня не появлялся. Шеф Куклачеву – строгий выговор, обещал, что если этот Полиграф Полиграфович еще раз устроит кошачий геноцид или залетит на любой мелочи, то вылетит с грохотом. Ну и ясное дело – Третьему-Лишнему еще долго дежурить по праздникам. Вот он и ходит по струнке и на ногтях, как кот в «Том и Джерри».

Красовский замолчал и несколько минут злорадно улыбался, смакуя какие-то воспоминания. Он явно не любил Третьего-Лишнего.

Но настроение поговорить накатило на Васю основательно, и он снова съехал на свою любимую тему.

–          Слышишь, Кросс, – глаза у Васи вспыхнули, как вспыхивали каждый раз, когда он сообщал очередную сенсационную сплетню, – я недавно слышал, как у нас несколько лет назад выгнали какого-то начальника СБУ. Слышал?

–          Ну и что? – лениво протянул Красовский. – Мало ли кого откуда выгоняют? У нас, что ли, не выгоняют? Конечно, чаще уходят сами или вроде бы сами, но и «просят» нередко. Даже сажают иногда.

–          Да нет, не в этом дело – этого выгнали за то, что он поймал китайского шпиона.

–          Брехня! – уверенно отрезал Красовский. – Какие у нас шпионы? Откуда? Кому мы на фиг нужны?

–          Да нет же, – снова повторил Вася, – не в шпионе дело. Коню ясно, что шпионов у нас может держать только Китай, и то для статистики. Просто когда шпиона поймали – мероприятия, слежка, все дела, чуть ли не погони со стрельбой, то выяснилось, что никто не знает, что с этим шпионом делать дальше. Тем более что китайца этого умудрились поймать как раз перед официальным визитом Большого Папы в Китай, буквально за неделю. Короче, умнее придумать – и захочешь, не придумаешь.

–          Брехня… – повторил Красовский, но уже чуть менее уверенно.

–          Этого начальника вызвали наверх, – продолжил Вася и так показал пальцем в потолок, чуть не проткнул потрескавшуюся обивку салона «кукурузника», – и спрашивают: «Вам что, больше делать нечего? Работы другой не осталось?» Ну и поперли – то ли на пенсию, то ли на понижение, то ли еще куда-то.

–          Не порти машину. А со шпионом что? – судя по голосу Красовского, он так до конца и не поверил в рассказанную Васей историю.

–          Да хрен его знает. Вроде бы отправили в Китай прямо впереди Папы – как знак доброй воли со стороны братского украинского народа. Но визит все равно коту под хвост пошел.

Красовский замолчал и почти минуту сосредоточенно думал. Потом, придя к какому-то однозначному выводу, кашлянул и слегка стукнул кулаком по задрожавшему от удара рулю.

–          Брехня. – Уверенно отрезал он. – Не может такого быть. Точно не может. Откуда у нас шпионы? Что им тут воровать? Чертежи троллейбусов с ЮМЗ? Или рецепты водки? Так троллейбусы мы сами у кого-то сперли, а про ликероводочный и так все знают, что он работает в три смены – днем как положено, а ночью штампует левандос под свои же этикетки. Так что, какой у нас шпион? Что ему тут делать?

Вася пожал плечами, но промолчал.

–          Слушай лучше другую хохму, – Красовский покачал головой и негромко засмеялся. – Помнишь, к нашему Папе зимой российский Папа приезжал? Встреча у них тут была?

–          Ну, помню.

–          Так вот, к приезду президентов всех чеченцев в СИЗО посадили. Коммерсант – не коммерсант, продавец с рынка – не продавец, а бери жратву, книги, если хочешь – и на трое суток в СИЗО.

–          Херня, – теперь не верил Вася. – В СИЗО-то за что?

–          Не «за что», а чтобы не было, за что. Так вот, поступает информация о том, что в селе, в ста километрах от города, поселились три брата-чеченца – купили дом, прописались, все как положено. Ну, приходят к ним, спрашивают – мол, вы чего сюда вообще приехали? А старший и отвечает: «На чэмпыанат». Те, понятно, не поняли, спрашивают: «На какой такой «чэмпыанат»? А чечен смотрит на них, как на идиотов, и отвечает: «Па стрыльбэ». У этих волосы дыбом, аж фуражки поднялись: «По какой такой «стрыльбэ»?!! С крыши здания по движущейся мишени в правительственном лимузине?!!» Ну и выписали этих снайперов на фиг и в два счета выставили из области.

–          А дом? С домом что? – спросил Вася.

–          Наверное, стоит, где стоял! – удивился вопросу Красовский. – Не увезли же они его с собой, не в трейлере же жили!

–          Ну, хоть деньги им вернули?

–          Конечно, вернули, ко-неч-но. Даже с процентами за просрочку и моральное беспокойство. Кстати, выстроились строем и извинились, – Красовский недоверчиво посмотрел на кума, проверяя, не подкалывает ли тот по своей привычке.

–          Херня, – повторил Вася.

–          Странный ты человек, кум, – Красовский начал злиться, и в полумраке салона Вася почти увидел, как уши Красовского угрожающе наливаются пурпуром. – Всякому бреду веришь, а кода тебе простые вещи рассказываешь…

–          Все равно херня, – перебил Вася. – Не могут человека просто так взять и выписать из его дома. Да и на всех чеченцев все равно никакого СИЗО не хватит.

–          Не могут выписать? А как, по-твоему, область от блатных очистили? Их просто выписывали и выкидывали за пределы области. И всё. Это здесь он король, а в других городах он никто – там и своих таких хватает. – Красовский раздраженно пожал плечами и отвернулся к темному лобовому стеклу, за которым в мутном свете фар извивалось шоссе.

–          Слушай, какой я еще прикол слышал, – не унимался Вася. – У СБУ есть какое-то супер-подразделение. Ну, если террористы захватывают самолет…

–          Это и есть прикол?

–          Да нет же! Говорят, что пару лет назад такое же подразделение и МВД организовало – мол, чем мы хуже? В общем, устроили показательные выступления, из Киева куча начальства приехала, генералов только штук двадцать, и то ли замминистра, то ли сам министр с ними. Ну, как говорится, «моделируют ситуацию», стоит в аэропорту самолет с условными террористами, а начальство из здания аэропорта на своих молодцев любуется. Подкрались спецназовцы к самолету, люк каким-то бесшумным приспособлением вырезали и скинули его прямо на ногу командиру. Ну и картина – в самолете условные террористы условных пассажиров на прицеле держат, а командир вертится на одной ноге и матерится так, что даже в аэропорту слышно. Плюнули бойцы на командира – и в самолет. Бегут по салону к захваченному сектору, топают, как слоны, тут задний спотыкается и, когда падает, нажимает на курок. У них было оружие с красящими пулями, как в пейнтболе, так что во время «разборов полетов» выяснилось, что задний одной очередью больше, чем пол-отряда, в спину положил. В общем, свой своего – чтоб чужие боялись. Так эту лавочку и прикрыли по-быстрому. Или это тоже брехня?

Красовский насупился, но промолчал, однако через минуту его словно прорвало.

–          Вас, бляха, послушать…

–          Кого «вас»? – переспросил Вася

–          Вас, гражданских. Так у вас все менты гады…

–          Нет, что ты, – перебил Вася. – Тот патруль железнодорожного отделения милиции, который меня в Симферополе ограбил, были ангелы небесные во плоти.

–          Так то же было в Симферополе, а мы с тобой в Днепре.

–          Да ладно! Можно подумать, у нас такого нет. Просто в Крыму с этим совсем весело, у нас хоть как-то маскируют и иногда даже кого-то наказывают, но суть-то одна. Почему, интересно, у нас нет никакого реального общества защиты прав граждан? – было даже неясно, задалбывает Вася Красовского или говорит серьезно, но Красовский разозлился уже не на шутку.

–          Да? – взвился он. – А помнишь – я, правда, забыл, в каком году это было – в девяносто девятом или в двухтысячном? – как ты с кентом своим у телок зависал, а в дверь начал ломиться бывший ёбарь одной из них? Ну, черный тот, со своими дружками? Ты куда звонил в два часа ночи? В общество защиты прав граждан? Или сначала Андрею из «тяжелого» отдела, а потом «ноль-два»?

–          Гм… – некоторые моменты из своей биографии Вася не то чтобы старался забыть, но и особо часто в памяти тоже не прокручивал.

–          Общество защиты прав граждан, говоришь? – продолжал взбесившийся Красовский. – Общество защиты прав граждан? Ну так вот тебе другая история – как раз днем Вовка-гаишник рассказывал. Березинский рынок знаешь?

–          Кросс, не задавай идиотские вопросы. Ты что, решил достать меня? Я живу через дорогу. Можно подумать, ты не знаешь – или это не ты в том же доме через подъезд от меня двадцать лет не прожил?

–          Значит, знаешь? За-ме-ча-тель-но. Значит, ты также знаешь, что на выходные машины возле рынка стоят, как попало и даже хуже? – от злости Красовский начал каламбурить, хотя обычно он каламбуры не любил и старался не употреблять (возможно, потому, что каламбуры и особенно каламбурщики слишком напоминали ему Васю).

–          Да! Знаю!

–          От-лич-но. Так вот, весной было, как раз на выходные, с утра. Стоит возле рынка «Жигуль», на обочине, параллельно дороге, за ним – никого. И пристраивается за «Жигулем» дедушка на «Форде», ветеран недобитый. Закрывает машину, идет на рынок, что-то там покупает, возвращается, кидает покупки в багажник, садится в машину и выруливает на дорогу. А по дороге – МАЗ, кран. Естественно, МАЗ бьет «Форда». Несильно, скорость была маленькая и притормозить успел, но все равно помял дверь, арку, крыло вроде бы и придавил «Форда» к «Жигулю». Пока дедушка надрывается, приходит хозяйка «Жигуля» и приезжает ГАИ. Ситуация – типичная, сам знаешь, как по правилам – при смене направления или рядности движения приоритет имеет транспортное средство, движущееся по прямой. То есть дедушка в любом случае должен был пропустить МАЗ и в любом случае он отвечает за то, что, начиная движение, не убедился в достаточной безопасности совершаемого маневра.

–          Кросс, не кумарь вашими заклинаниями, ты же не на экзамене в ГАИ. Ну, стукнул и стукнул, и что?

–          И то! Составляют протокол, естественно, дедушка виноват и должен возместить ущерб хозяйке «Жигуля»…

–          А МАЗу?

–          А что МАЗу сделается? Два мазка краски, чтобы бампер подкрасить? Или новое ведро купить, которое висело на бампере и помялось? Так вот, составляют протокол, дело передают в дознание. Ущерба особого никто, кроме дедушки на «Форде» не понес, шума ни хозяйка «Жигуля», ни водитель МАЗа не поднимают – нормальные люди, хозяйка «Жигуля» потом вообще сказала, что мне от деда вашего ничего не надо, сама все сделаю, только чтобы его лишний раз не видеть. У деда даже права не забрали. Ну, вот. И после всего этот дедушка идет в областное ГАИ и пишет заяву, что гаишник составил ложный протокол и сфабриковал против бедного ветерана целое дело.

–          Лихо!

–          Это еще не лихо! Лихо было, когда инспектора, который составлял протокол, начальство вызвало на ковер и вздрючило по первое число, до сих пор вопрос о выговоре стоит. Вот это уже действительно лихо!

–          Не понял, а инспектора за что?

–          А за то, что на него пожаловались. У нас сейчас, ни дай Бог, кто-то пожалуется – мы же не налоговая и не таможня. Это им закон не писан, а у нас так – если на тебя телегу накатали, то ты крайний в любом случае.

–          Бред какой-то.

–          Естественно, бред. Но дед уже написал штук десять заявлений, и лично носил их в областное ГАИ. Вообще-то порядок такой – если один и тот же орган рассматривал одно и то же дело два раза и оба раза пришел к одному и тому же решению, то дальше, в принципе, тянуть волынку смысла нет – сам знаешь, что написано пером, не вырубишь топором, а тут еще и два раза. Так вот по заявам ветерана дело рассматривали не два раза, а шесть, шесть раз не нашли никакого состава преступления или даже служебного проступка, но инспектора каждый раз вызывают на ковер, каждый раз ебут ему мозги и каждый раз то премии лишают, то еще что-нибудь. Дедушка дальше пошел – подал в суд по месту жительства. Суд его, кум – его! – признал виновным и впаял ему шестьдесят гривен штрафа. Так дедуля штраф хрен заплатил, но зато принес новую заяву и инспектора опять вжарило начальство!

–          Ну и он бы вжарил начальство!

–          Кум, ты достал уже.

–          Да нет, я в этом смысле. Помнишь, как ты кадровику взятку давал?

 

***

 

История эта случилась полтора года назад. Красовскому должны были дать очередное звание, уже были собраны все подписи, кроме одной – заместителя по кадрам. Даже начальник N-ского подписал, а кадровик уперся. Не буду, мол, подписывать, и все. Красовский обхаживал кадровика и так, и эдак – ни в какую. Красовский даже нашел своего бывшего шефа, который также был бывшим шефом кадровика – подполковника в отставке, двадцать лет проработавшего в кадрах. Подполковника уважали, и к его мнению многие прислушивались до сих пор.

Встреча в шашлычной, во время которой произошла беседа двух кадровиков, затянулась почти на четыре часа. На исходе четвертого часа, когда подполковник уже махнул на все рукой и собрался прощаться, кадровик в очередной раз пожаловался на жизнь и намекнул, что ему для продвижения дела Красовского необходимо подмазать «начальство в области». Сумма «подмазывания» составляла сто долларов.

Подполковник только пожал плечами – слишком быстро поменялась жизнь. Он начинал работать в брежневский застой, и на его глазах за полученные в подарок часы «Слава» начальника розыска посадили на три года. Позвонив на следующий день Красовскому, подполковник высказал свое мнение о кадровике, передал Красовскому требование кадровика и закончил разговор, уверенный, что дело сделано.

Но тут уперся Красовский. У него были какие-то давние счеты с кадровиком.

Во время встречи с Васей, когда Красовский выпил лишнюю бутылку и его понесло, он вдруг выложил всю историю своих отношений с кадровиком, что с ним случалось крайне редко – Красовский, соблюдая в частной жизни режим строгой секретности, не любил говорить о работе. Тем не менее, никакие государственные тайны оглашения не получили – как смог понять Вася из бессвязных излияний Красовского, причина неприязни кадровика и одного из его «кадров» терялась в глубоком прошлом и каким-то образом касалась внеочередных дежурств на праздники, конфискованного ящика коньяка и почему-то – наркоманку-минетчицу ДНД. Последний факт немало удивил Васю, так как Красовский открыто недолюбливал ДНД и демонстративно не имел с ней дело.

Вася не стал углубляться в тему наротной дружины, которую Батон называл «дама перца нашего отдела». Он постарался успокоить Красовского и напомнить ему, что из-за склочного характера, который сам Красовский называл «оперской принципиальностью», Красовскому уже третий раз задерживают звание и у него есть все шансы выйти на пенсию целым лейтенантом. После слова «склочность» уши Красовского покраснели, но после слова «лейтенантом» он задумался и надолго замолчал.

–          Хорошо, – сказал Красовский после паузы, во время которой Вася почти задремал на сидении «кукурузника». Получит он свои деньги. Но сам будет не рад.

Полусонный Вася пропустил последнюю фразу мимо ушей.

На следующий день Красовский купил в обменнике стодолларовую купюру, набрал побольше водки и отправился в отдел по борьбе с экономической преступностью. Хорошенько «вмазав» с «экономиками», Красовский изложил свою просьбу – нанести на купюру надпись специальной краской, видимой только в ультрафиолетовом излучении. Такой краской «экономисты» на деньгах пишут слово «ВЗЯТКА» или «ОБНАЛ», когда ловят кого-нибудь «на горячем».

Мстительный Красовский хотел, чтобы на его купюре тоже написали «ВЗЯТКА», но его пыл немного охладили «экономики». Красовскому объяснили, что если кадровик, каким бы негодяем он не был, придет с такими деньгами в обменник, то его обязательно заметут сразу же после проверки купюры на ультрафиолетовом детекторе. Если с помеченными деньгами «хлопнут» простого смертного, то естественно, будет разбирательство, но не очень страшное. Однако если с «оперативно-розыскным баблом» (как сформулировал начальник экономического отдела) залетит сотрудник милиции, тем более кадровик, то шухер будет ни дай Бог и в результате расследования обязательно выйдут на «экономиков». «Экономики», естественно, отморозятся, и в конце концов все стрелки сведутся на Красовского. Красовский, ясное дело, тоже отморозится, и шухер, скорее всего, закончится ничем. Однако Красовский надолго попадет под колпак Управления Внутренней Безопасности, а в этом случае «экономики» будут иметь с ним дело только по службе и только после составления всех официальных запросов.

Последний аргумент заставил задуматься Красовского, который до этого момента отвечал энергично, но одинаково: «А мне насрать!». Дружбу с экономиками Красовский терять не хотел. Через минуту Красовский снял трубку телефона и набрал Васин номер.

Вася лежал в ванной с журналом «Космополитен». Он не то что бы любил женские журналы, но от подобной литературы была в полном восторге его жена. Вася, пока не развелся, время от времени честно пытался понять психологию своей половины и просматривал все женские журналы, которые пачками таскала в дом его жена. Вася пытался найти какой-нибудь общий знаменатель в потоке выкроек, «психологических» статей и рекламы тампонов и прокладок, но его исследования зачастую оканчивались ничем.

В данный момент Вася читал статью с глубокомысленным названием «Укрощение мужа: Десять секретов настоящей женщины». Когда Вася дошел до фразы «Каждый мужчина втайне мечтает, чтобы внезапно распахнулась дверь, и вы вошли с плеткой в руке», внезапно распахнулась дверь в ванную и вошла Васина жена с радиотелефоном в руке.

–          Тебя, – процедила «половина».

Вообще-то в настоящий момент отношения Васи и его жены были в стадии двухстороннего бойкота (Вася называл подобный вид супружеского общения «режим полного радиомолчания» или «морозное лето пятьдесят третьего»). Тишина в доме, изредка прерываемая фразами самого необходимого содержания, могла длиться неделями, и в настоящий момент была в самом разгаре. В другой раз жена ни за что не принесла бы телефон, попросив звонящего перезвонить попозже, однако она знала, что сегодня Вася ждет звонка по поводу своей доли в одном предприятии. А Вася знал, что жене позарез нужны деньги на новые тряпочки, чтобы сотворить очередные одеяния по выкройкам из новых журналов. Поэтому Вася почти не удивился доброте жены.

–          Спасибо, дорогая, – язвительно ответил он.

–          Пожалуйста, – не менее язвительно ответила жена и, увидев, как Вася демонстративно начал чесать что-то в районе низа живота под толстым слоем мыльной пены, вылетела из ванной. Вася бросил журнал на крышку унитаза (промахнулся), сел в воде и поднес телефон к уху.

–          Алло!

–          Съешь говна кило! – жизнерадостно заорал в трубке Красовский.– Пароль-отзыв приняты. Привет, кум!

–          Не «говна», а «дерьма», – недовольно поправил Вася. – Привет.

–          Кум, тут дело такое. Нужен твой совет.

–          Ну?

–          Баранки гну. Что можно написать на сотке?

–          На чем?

–          На сотке.

–          На какой? – не понял Вася.

–          Долларов! – раздраженно сказал Красовский.

–          Зачем?!

–          Надо. Понимаешь, надо что-то написать, ну… Надо, в общем. Обязательно надо.

–          А что нужно написать? – никак не мог включиться в тему Вася.

–          Если бы я знал, я бы не спрашивал! Нужно написать что-нибудь хорошее. Кум, что можно написать хорошее?

–          Напиши «ХУЙ», – немедленно ответил Вася, продолжая чесаться в воде.

–          «ХУЙ» нельзя, – как показалось Васе, с сожалением ответил Красовский.

–          Ну, напиши «ЖОПА»!

–          «ЖОПА» тоже нельзя. Нельзя ругательства. Надо что-то нейтральное, но прикольное.

–          Тогда напиши «Слава КПСС».

–          Неактуально.

–          Ну, тогда напиши «ВЗЯТКА».

–          И ты туда же? Если бы можно было, я бы давно уже это сделал!

–          Кросс, объясни толком, что тебе нужно.

–          Объясняю. Мне нужно дать замполиту сотку – я тебе уже говорил. Хочу написать на ней что-нибудь, понимаешь? Что-нибудь такое, чтобы его в обменнике вжучили, но при этом ко мне никаких вопросов не было.

–          Но он же все равно к тебе придет! – сказал Вася.

–          Конечно, придет. Ну и что? Скажет, что купюра порченая, потому что на ней надпись? Ну и что с того? Можно сказать, в банках на деньгах ничего не пишут? Ты посмотри на деньги – и номера них какие-то, и суммы, и подписи, пару раз даже доллары с какими-то печатями видел. И ничего, берут банки, без проблем. Вот и я хочу подарить ему сотку с автографом. Если написать «ВЗЯТКА», это может вызвать проблемы. А так будет надпись, которая никого ни к чему не обязывает, но при этом нужно, чтобы надписью заинтересовались в обменнике.

–          А «замполит» надписью не заинтересуется?

–          А он ее не увидит.

–          Как не увидит? – не понял Вася.

–          Неважно. Короче, кум, придумай прикольную надпись. Что можно написать на деньгах, чтобы не к чему было прицепиться?

–          Правду.

–          Какую?

Вася задумался. В последнее время он часто слушал Верку Сердючку и, возможно, поэтому в его сознании большинство шуток и приколов автоматически переводились на суржик. Украинский акцент, звучащий в речи Красовского, только усилил этот странный психологический эффект.

–          Кросс, – Васю вдруг осенило, – нужно написать правду?

–          Ну да.

–          Напиши на купюре «ВОНА НАСТОЯЩА». Вона ж у тебе настояща?

–          Та ще й яка, – судя по тону, идея Красовскому понравилась.

–          Вот и все. Если кто спросит, так она действительно «настояща». Только вряд ли «замполит» возьмет такую.

–          Возьмет, не переживай. Ладно, пока, кум, спасибо!

Прежде, чем Вася успел ответить, в трубке раздались короткие гудки. Вася пожал плечами, положит радиотелефон на пол, еще раз прокричал «Спасибо, дорогая!», вылез из ванной и, забрызгивая коврик хлопьями пены, полез за унитаз за «Космополитеном».

На следующий день кадровик получил стодолларовую купюру и дело Красовского с полным комплектом подписей пошло наверх. Красовский изнывал от нетерпения, особенно после того, как получил звание и, как ему казалось, бояться было больше нечего (как минимум до следующего звания). Но день шел за днем, а замполит вел себя, как ни в чем не бывало. Красовский решил, что его сотку замполит присоединил к неприкосновенному запасу, закопанному где-нибудь в огороде под могилой соседской собаки, и махнул рукой на сладкий миг мести. Даже Батон – единственный, кого Красовский посвятил в подробности своего плана, и тот перестал по утрам поджидать кадровика на ступеньках и, пристально глядя ему в глаза, подчеркнуто вежливо здороваться. Но всё-таки развязка наступила – за неделю до Нового Года.

В предновогодней суете в конце рабочего дня в Центральный Универмаг вошел большой важный дядя в дубленке с неизбежными мобильником и барсеткой в руках. Дядя важно подошел к пункту обмена валют и, двумя пальцами достав из барсетки стодолларовую купюру, небрежно сунул ее в окошко. В это время зазвонил мобильный телефон. Дядя чуть отклонился от окошка, и некоторое время слушал, а потом начал кого-то довольно резко распекать. Когда дядя закончил взбучку и выключил телефон, то возле него уже стояли двое охранников ЦУМа, а в двери напротив обменника уже входил наряд милиции, за которым успел сбегать третий охранник. Благо, накануне праздников наряд патрулировал район ЦУМа и далеко бежать не пришлось. Кассирша обменника, сдерживая улыбку, показала милиционерам крупную надпись «ВОНА НАСТОЯЩА», сияющую в свете ультрафиолетовой лампы. Лейтенант, сдерживая смех, прокашлялся и строгим голосом попросил «гражданина» объяснить происходящее.

Вот тут и началось самое веселое – «гражданин», побагровевший от ярости, предъявил присутствующим удостоверение полковника милиции.

Начальник экономического отдела оказался прав – шухер был большой, и все стрелки сошлись на Красовском. Кадровик, который за неделю пять раз ездил в областное управление и каждый раз возвращался оттуда бледный до зеленоватого оттенка кожи, после каждого возвращения около часа отходил в кабинете, а потом шел к начальнику отделения. Через пять минут начальник отделения вызывал Красовского и требовал объяснения на тему того, зачем Красовский так подставил заместителя по кадрам, за что Красовский невзлюбил заместителя по кадрам и как он вообще мог так подставить заместителя по кадрам.

Красовский, работая в милиции, прекрасно знал основной принцип поведения в силовых структурах: «Никогда и ни за что не признаваться в своей вине». Он ушел в глухую оборону и твердил, как попугай, одно и тоже. Мол, ничего не знаю, сотню купил в обменнике, в каком – не помню, а то, что сотне были написаны какие-то гадости, так это не его, Красовского, вина. Он, Красовский, по своей доверчивости не попросил проверить в ультрафиолете или в чем-то еще купленную валюту, но он, как законопослушный гражданин, предположить не мог, что в официально зарегистрированном обменном пункте обмена валют могут подсунуть лажу. За то, что на купюрах пишут невесть что, спрашивать можно и нужно с обменного пункта, банка, которому принадлежит обменный пункт, служб, борющихся с экономической преступностью, Министерства Внутренних Дел Украины, Службы Безопасности Украины, Нацбанка Украины, Федерального Резерва США – в общем, с кого угодно, хоть с кота Опера – только не с Красовского.

Кадровик, он же замполит, трясся мелкой дрожью, ломая, тушил только что зажженные сигареты и с подвизгиванием клялся, что он добьется разжалования Красовского и в тот же день персонально отгрызет с погон Красовского лишние звездочки. Начальник отделения прозрачно намекал, что лжецы не уживаются в замечательном коллективе N-ского отделения, но Красовский стоял на своем. Кончилось тем, что начальник приказал обоим не попадаться ему на глаза как минимум пару недель. Следующие две недели Красовский по возможности отсиживался в кабинете, а кадровик, навсегда получивший прозвища «Фальшивомонетчик», «ВОНА НАСТОЯЩА» и «Пикассо», слег с сердцем, а после выздоровления перевелся куда-то на бумажную работу – говорят, как можно дальше от работы с личным составом.

Красовский даже зажмурился от воспоминаний.

–          Как я взятку давал, я, конечно же, помню. Только в ГАИ это не прошло бы. Это мне по шарабану – выгонят, не выгонят. Кого они еще на мое место найдут – на такую-то зарплату, без выходных, без проходных? А в ГАИ за работу держатся.

–          Вот-вот, – подхватил Вася. – А все жалуются, как жить им тяжело и какая у них маленькая зарплата, и все такое прочее.

–          Кум, – тяжело вздохнул Красовский. – Мне интересно, ты хотя бы раз сможешь сказать хотя бы одно хорошее слово о гаишниках? Ну, хотя бы на спор? Сможешь?

–          Смогу, – неожиданно для Красовского ответил Вася. – Фрица помнишь? Который в Германию уехал?

–          Помню.

–          Он рассказывал. Фриц был в Киеве в командировке, когда пришла телеграмма, что в Днепропетровске умер его отец. Фирма, естественно, тут же выделила Фрицу машину с водителем. Выехали они из Киева, водила сразу же дал сто восемьдесят, естественно, его сразу же остановили. Фриц сидит никакой, не реагирует на окружающие события, а водила сообразил – взял телеграмму и показал гаишнику. Гаишник посмотрел и говорит: «Езжайте, как сможете, мы по рации предупредим, вас останавливать не будут». Фриц потом рассказывал, что им чуть ли не «зеленую улицу» сделали, местами они двести шли, до Днепра меньше, чем за четыре часа доехали.

Красовский был заметно удивлен.

–          Вот я и тебе постоянно говорю об этом – нельзя обо всех судить по тем, кто с тебя на дороге десять гривен сбил или по тем, кто тебя ограбил в Симферополе, хотя я их и не оправдываю. Нельзя говорить, что все менты – козлы, а все остальные хорошие. Можно подумать, что среди вас, коммерсантов, говна мало!

–          Ну, попадаются.

–          Вот и у нас «попадаются». Все зависит от человека. Нормальный – он везде нормальный, а пидор – он везде пидор, пойми ты это наконец.

На некоторое время в салоне повисло молчание. Красовский было обрадовался, но Вася был не из тех, кто может долго переносить тишину. 

–          Кстати, Серый, – заговорил он через пару минут, – вчера один мужик рассказывал…

–          Кум, не доставай. Давай лучше музыку включу.

–          Давай. Я как раз новую кассету Моисеева купил – поставь, а?

–          Чего? Кого? Ты что, ненормальный? Или голубой? Ты уже тоже в «татушкины братья» решил податься? «Нас не догонят»?

–          Причем здесь сразу «голубой» или «нас не догонят»? Просто так купил. Чувак стебается над всеми, а ему за это еще и платят. Да и поет прикольно – как во время клизмы. «Танго, Танго-Кокаин…» (Вася закусил губу, закатил глаза и манерно оттопырил мизинчик, и Красовского передернуло) Поставь?

–          Отвали. Мне и в жизни этих… – Красовский запнулся, явно сдерживая ругательство – …Моисеевых и так хватает, чтобы еще их в и машине слушать. Давай лучше новый сборник включу. «Блатной хит» называется.

–           Что? Опять «Сторонись, мусора, босоту хоронят»? Или тебе босоты в жизни не хватает?

Сошлись на «Наутилусе».

«….Я знать не хочу ту тварь, что спалит это небо…» – звучало в салоне «кукурузника» и Красовский, вспоминая школу, негромко подпевал и рассеянно крутил руль.

–          Кум, помнишь, как мы в восьмом классе в Киев ездили? Ты еще гитару с собой взял, а умел играть только «Скованные одной цепью», да и ту неправильно? Тебя тогда прозвали «Наутилус», а всех в классе потом еще долго дергало от голоса Бутусова?

–           Да помню, помню – ты хрен дашь забыть. Слышишь, Кросс, – у Васи снова загорелись глаза, ему явно не терпелось поделиться очередной «новостью», – мне недавно одна хиппи тусовочная рассказывала, что эту песню – «Шар цвета хаки» – Бутусов написал еще в институте, на занятии военной кафедры. У них там был один военрук по кличке «Бомбоуёбище»…

Красовский махнул рукой и сделал музыку громче.

Вид пустой трассы почему-то действовал на Васю угнетающе, и он, поерзав несколько минут, заговорил снова.

–          Кстати, Кросс, насчет ментов…

–          Ты опять?!

–          Да нет, я о телевидении. Ты сериал «Менты» смотрел?

–          Ну, смотрел.

–          Понравился сериал? – как-то подозрительно вежливо спросил Вася.

–          Понравился, – на всякий случай с вызовом ответил Красовский.

–          Вот и я о чем.

–          И о чем же?

–          О телевидении. Подумай сам – в тридцатые НКВД стреляло народ так, как не стрелял даже Гитлер, в войну из частей НКВД формировали заградотряды, которые стреляли в спину своим же. После войны НКВД занималось переселением народов, в семидесятые менты гноили несогласных в зонах и психушках. А во время перестройки кто разгонял демонстрации дубинками и саперными лопатками? Что в наше время творится, тебе рассказывать не нужно, сам знаешь. И ты прикинь – какая же должна быть сила телевидения, чтобы после всего этого менты, именно менты стали национальными героями? О, телевидение! О, наш народ! О, русский ум, бессмысленный и беспощадный!

–          Кум, ты же только что вроде бы все понял. Слушай, отцепись, а? Дай музыку послушать! – Красовский нажал кнопку, включавшую воспроизведение другой стороны кассеты.

Вася замолчал и в наступившей тишине, словно подхватывая его слова, из пробитых динамиков «кукурузника» раздалось: «…И если есть те, кто приходят к тебе, найдутся и те, кто придут за тобой…». Вася засмеялся, толкнул в плечо поморщившегося Красовского и полез в карман за новой сигаретой.

 

 

***

Стелла и дядя по ночам выходили на «охоту». Сценарий был один и тот же – Стелла останавливала машину, в которой был только водитель, изображала жертву «нападения» или «насилия», потом в машину садился «дядя» – и после стандартной фразы «Сейчас ты увидишь свет…» водитель навсегда переставал заботиться о своей машине, о конфликтах с ГАИ и обо всем остальном в этом мире. Пока Стелла привыкала питаться кровью, ей приходилось сдерживать отвращение, а потом она привыкла и ощущение теплой крови на губах даже начало нравиться. Если было настроение, после «охоты» дядя садился за руль и отгонял машину на несколько километров дальше по шоссе, после чего загонял ее в чащу или пускал с берега в мутную воду реки. Возвращались к пасеке пешком. Стелла рассматривала лес, а дядя зачастую смотрел на звезды и что-то бормотал себе под нос.

–          Дядя, а почему ты выбрал для жизни именно эту страну?

Дядя покачал головой. Стелла поняла, что она затронула вопрос, который был ему неприятен.

–          Пришлось. Нам ведь нужно что-нибудь есть?

–          Но ведь люди живут по всей Земле?

–          Живут. Но не все годятся нам в пищу.

–          Почему?

Дядя помолчал, а потом начал говорить тяжело, словно аккуратно подбирая каждое слово и при этом стараясь не злиться.

–          Потому что современные люди очень сильно отличаются от своих предков. Говоря проще, подавляющее большинство твоих современников, Стелла – это просто дегенераты. Напиться их крови для нас с тобой – это все равно, что обычному человеку наесться тухлого мяса. Очень тухлого мяса.

–          Ты хочешь сказать, что здешние люди – самые… пригодные в пищу?

–          К сожалению – да! Как ты думаешь, почему мы с тобой охотимся именно на водителей?

–          Почему?

–          Потому что в этой стране только за рулем есть более пятидесяти процентов вероятности встретить человека, не пропитанного алкоголем от пяток до волос. Здешний повальный алкоголизм медленно, но уверенно делает из славян новый биологический вид. Скоро и они будут непригодны для нас.

–          И нет никакой другой страны, в которой ты…  в которой мы смогли бы спокойно осесть?

–          Например, какая? Самое страшное для нас заключается в том, что нам не подходит в пищу кровь людей не той расы, от которой мы произошли. Китайцы, японцы, негры, даже большинство индусов для нас – как цианистый калий для обычного человека. Наш, если можно так выразиться, ареал обитания, ограничен местами обитания белой расы. А белая раса деградирует со скоростью реактивного лайнера. Можешь почитать как-нибудь «Закат Европы» Шпенглера или «Вырождение» Макса Нордау.

–          И никто-никто больше нам не подходит?

–          Практически. Я был в партизанском отряде во время Первой Мировой (Стелла от неожиданности споткнулась). Золотое было время… Несколько раз я вылавливал в темных переулках немцев – и знаешь что? Их кровь по питательности уже тогда ничем не отличалась от простой воды. Та же самая история с французами, бельгийцами и прочими датчанами – за последние сто лет я продегустировал всю Европу, поверь мне. Несколько лет назад мне попался американец, я тогда чуть не отравился – у американца оказалась вообще не кровь, а жидкая пластмасса. Причём пластмасса, разбавленная гормонами и какой-то гадостью, которой кормит американских граждан их правительство, чтобы те были тупыми и послушными. Так что на нашу долю остались только славяне. Конечно, я бы предпочел затеряться в России, там и людей больше, и пространства огромные, но там и пьют на порядок больше, чем здесь – а для меня и здешние дозы спирта в крови практически предельные.

–          Дядя, но ведь в последние годы люди начали понимать, что такое алкоголь. Посмотри, власти чем дальше, тем больше ограничивают производство и оборот этой дряни.

–          Стелла, пока власти будут получать доходы от продажи алкоголя – начиная с акцизных отчислений и заканчивая банальными взятками и паями в современных винокурнях – власти могут ограничивать производство сколько угодно, но они никогда его не придушат окончательно. Вся борьба с алкоголем приводит к тому, что алкоголь дорожает – и всё. Значит, чем больше власти борются с пьянством народа, тем дороже народу обходится алкоголь, тем больше народ платит, тем больше власти зарабатывают.

–          И ты думаешь, что так будет всегда?

–          Какая разница? Даже если перестанут продавать спиртное в магазинах, народ будет изготавливать его самостоятельно. Если даже забрать у народа все самогонные аппараты, то я уверен, что «наши люди» обязательно что-нибудь придумают. Вплоть до того, что начнут вырабатывать фермент, который будет перегонять воду и сахар в спирт прямо в желудке. Ты даже не представляешь, что произошло со славянами за последние триста-четыреста лет пьянства. Если задаваться целью уничтожить национальный алкоголизм, то  сразу же нужно задать вопрос – кто на этом алкогольном геноциде зарабатывает?.. Кстати, мы уже пять минут стоим перед дверью. Ты будешь входить или будем стоять до утра?

 

***

–          Кросс, дай покататься!

–          Кум, отцепись, не доставай. Не дам.

–          Но почему?

–          А потому. Во первых, мы уже по литру употребили, а во вторых – посмотри на дорогу. Справа шаровая вот-вот загнется, хочешь, чтобы мы здесь шасси убрали? Тут ни мобилка, ни рация не берут. Что тогда делать будем? Ты машину до города дотолкаешь?

«Кукурузник» стоял в распаханном поле возле чудом сохранившегося островка чахлых деревьев, метрах в ста от проселочной дороги. Четыре колеи, причудливо изгибаясь, местами расходясь, местами сливаясь, местами пересекая друг друга, тянулись от дороги между рытвинами и уходили под днище многострадального «кукурузника». На капоте стояла почти допитая бутылка водки и лежали несколько ломтей хлеба и полпалки колбасы. Еще одна бутылка, но уже пустая, стыдливо выглядывала из-под машины.

Но Вася не унимался.

–          Кросс, ну дай покататься! Это же моя давняя мечта – понять, что чувствует милиционер, который «заляпывает фары», а потом садится за руль и играет в Шумахера. Тем более что ГАИ здесь все равно нет, так что твои отмазки больше не пройдут.

Красовский начал раздражаться.

–          Кум, я тебе честно скажу – давно зарекался вообще пить с тобой во время работы, а  теперь точно не буду. Ты иногда так задалбываешь своими заморочками! Мне хватило и того, как мы по знаку стреляли – шеф до сих пор вспоминает.

 

***

Несколько лет назад, зимой, «после мирного дня трудового» Вася заехал к Красовскому на работу и привез «зимний чай» – бутылку перцовой водки, бутылку пепси-колы и несколько пакетиков растворимого кофе. Выпив «зимнего чаю», Вася потрепался с Красовским, собрался домой, и Красовский вышел проводить кума до остановки. Неизвестно как, но через какой-то промежуток времени (заполненный неясными ощущениями и воспоминаниями) оба оказались на набережной, на занесенном снегом пляже, над которым тусклый свет луны выхватывал из темноты повернутый к реке большой знак с изображением перечеркнутого якоря. Вася нес в руках бутылку, а Красовский бережно сжимал в кармане рассыпающийся бублик.

Вообще-то Вася смутно помнил события того вечера, но некоторые кадры запечатались в памяти очень четко. Например, в какой-то момент Вася вдруг почувствовал холод возле лица и увидел снег, начинающийся возле левой щеки и почему-то стоящий вертикально, как стена. Пока Вася удивлялся изменению направления гравитации, в поле зрения появился перпендикулярный снежной стене Красовский с торжествующим выражением лица, сильно оттопыренным карманом и полными горстями пистолетных патронов. А потом, после недолгого, но совершенно черного провала, в Васиной голове прочно засела длинная смесь ощущений, состоящая из сильно раскачивающегося перед глазами знака, тяжести «Макарова» в руке, грохота выстрелов, острой пороховой гари и воющих лязгающих звуков, с которыми пули пробивали знак. Затем в цепочке ощущений шел острый вкус водки, а после очередного черного провала перед глазами вдруг нарисовалась лужа блевотины, которую окружали причудливо торчащие из снега гильзы.

Очистительные процедуры положительно подействовали на Васино восприятие, и в течение довольно большого промежутка времени (минут пять) он ни разу никуда не выпал из мира, который состоял из истоптанного заблеванного снега, давящего света Луны и расстрелянного знака с якорем. Вася даже помнил, что пытался убедить сматываться Красовского, который уже расстрелял все принесенные патроны и теперь не мог вспомнить, куда дел те, которые получил в отделении вместе с пистолетом. Однако уйти по-тихому не удалось – с криками «Стой, стрелять буду! Руки за голову!» с автоматом и двумя пистолетами из-за посадки выскочили трое сослуживцев Красовского, с которыми, как вдруг вспомнил Вася, они допивали третий «самовар» (двухлитровую пластиковую бутылку, в которой смешивались пол-литра водки и полтора литра пепси-колы) «зимнего чая».

Затем луч сознания снова делал долгий виток и несколько раз скользил по наклоненной витрине ларька, в которой с каждым разом становилось все меньше и меньше бутылок. Дальше Вася помнил только водку, снег, одновременный грохот четырех стволов, вибрирующий от беспрерывных попаданий знак с перечеркнутым якорем и – как логичное окончание долгого вечера – ворс ковра в прихожей его квартиры, который цеплялся за ресницы и мешал дышать.

Кто-то из коллег Красовского потом специально ходил смотреть на знак и утверждал, что насчитал в нем более ста дырок – а ведь стреляли издалека и попадали далеко не каждый раз! Естественно, что в ночь, которую какой-то местный остряк прозвал «ночь длинных стволов», в окружающих домах мало кто спал, но зато в районе еще долго не видели ни одного хулигана.

–          Да ладно! Можно подумать, это я придумал! – Вася чиркнул зажигалкой, тут же уронил ее под машину и полез за ней, по пути выронив изо рта сигарету.  

–          Нет, наверно, я!

–          А кто же еще? – Вася, наконец, достал зажигалку, но при этом наступил на сигарету и полез в пачку за следующей. – Можно подумать, это я принес патроны.

–          Да? А деньги на них кто давал?

–          Так мы что, покупали патроны?!

–          А кто бы тебе дал служебными стрелять? У них серия специальная, потом хрен отмажешься.

–          А покупали-то где?

–          В Караганде! Блин, ты иногда такие вопросы задаешь, что даже неясно – ты прикалываешься или действительно такой дурной? Ты что, патроны где-нибудь в гастрономе видел? Или ты не знаешь, что в нашем государстве продажа нарезного оружия и боеприпасов населению запрещена?

–          А я-то думаю, куда тогда все деньги делись? Кстати, после того вечера я так и не нашел кошелек, пришлось новый покупать.

–          Я тебя прошу, только не начинай. На патроны мы ерунду потратили, все деньги на водку ушли – сначала нам, потом патрулю, потом нам и патрулю. А кошелек ты сам по дороге домой всучил какому-то деду и орал при этом, что пустой кошелек носить нельзя, что брюки без члена – плохая примета.

–          Так что, мы тогда столько денег на бухло просадили?

–          Сколько «столько»? Ты хоть помнишь, сколько мы тогда выпили? Хорошо, что в киоске продавщица своя была – последние два раза мы в долг брали, остаток я после зарплаты занес.

–          Во, блин! Серый, бросаем пить, бросаем пить на фиг!

–          Конечно, бросаем. Вот только допьем эту бутылку – и бросаем. Все равно еще только одна бутылка осталась. Кстати, может и ее допьем, а то прокиснет ведь?

–          Кросс, не надо. Я уже почти под завязку, еще чуть-чуть – и точно на подвиги понесет. Сам же потом вспоминать будешь!

–          Не боись, не буду. Да и какие в лесу подвиги – ежиков трахать? Здесь тебе не город, здесь даже ты никаких подвигов не придумаешь. Поехали по маленькой. Кстати, передай бутылку с сидения – а то вот-вот свалится…

 

***

Днепропетровск готовился к очередному визиту Президента.

Посещение города Большим Папой всегда было ярким эмоциональным событием, наполовину состоящим из всенародного ликования, наполовину – из национального бедствия. Но именно в эти дни у Избранника что-то не ладилось в Киеве, и местные власти буквально бегали по потолку, дабы продемонстрировать Гаранту Конституции всенародную любовь высшей пробы. Соответственно, в последние две недели город напоминал интернат строгого режима перед визитом Папы Римского.

Дети в школах репетировали то, как они будут стоять вдоль обочин и махать флажками проезжающему кортежу (Половина типографий города работала на нужды пропаганды – печатала листовки и флажки). Студентам ВУЗов пообещали дополнительный выходной за участие в толпе поклонников Действующего Президента. Сотрудникам государственных предприятий в добровольно-принудительном порядке предложили пополнить ряды ликующих горожан. Вдоль дорог, по которым должен был проехать высокопоставленный гость, на придорожных щитах были расклеены плакаты «Днепропетровск приветствует Президента», «Днепропетровцы приветствуют Президента», «Жители Днепропетровска приветствуют Президента» и так далее в том же духе. На щитах вдоль дорог, по которым Гость проезжать не планировал, но проехать мог, на всякий случай расклеили плакаты цветов национального знамени, на которых безымянный гений из рекламного агентства догадался написать крупным шрифтом: «Здесь может быть ваша реклама» – и телефон рекламного агентства.

Все знали, что перед Президентом всегда приезжает его личная «дорожная гвардия» – спецподразделение ГАИ «Кобра» с особыми полномочиями и хорошими иномарками. Все знали, что «Кобра» будет останавливать всех и каждого и проверять машины по компьютеру на предмет наличия в списке разыскиваемых Интерполом угнанных в Европе машин, и вообще будет мешать нормально жить. Поэтому очень, очень много дорогих машин остались стоять от греха подальше в гаражах и дороги Днепропетровска резко уменьшившимся «транспортным потоком» и явным доминированием советских машин напоминали времена Союза.

Больше всего забот выпало на долю силовых структур.

Город прочесывали снова и снова, отлавливая последних бомжей, подозрительных личностей и просто людей без документов.

Под эту же гребенку попал отец одного из милиционеров, который вышел выносить мусор в спортивных брюках, тапочках и старой гимнастерке, был остановлен патрулем для проверки документов и без лишних разговоров погружен в дежурный «бомжевоз». Ветеран вернулся домой только через сутки, не евший и не спавший, но прекрасно понимающий, что ему очень повезло – если бы ему в конце концов не поверили, что его сын работает в милиции и не потрудились бы проверить эту информацию, то герой войны мог бы запросто уехать в другой город вместе с другими бомжами, там попасть в руки местного патруля и уже окончательно перейти в статус бомжа.

Лучше рестораны Днепропетровска претендовали на честь угостить обедом Самого, и выбрать достойнейшего необходимо было хотя бы за несколько дней до трапезы – чтобы оставалось время для проведения дополнительной «совокупности оперативно-розыскных мероприятий» в прилегающих районах. (Когда Президент кушал в каком-нибудь ресторане, в близлежащих кварталах перекрывали движение. Мордатые «простые трудящиеся» в штатском угрюмо бродили по тротуарам и группами по пять-семь человек бросались к каждому прохожему с криками: «Перейдите на другую сторону улицы! Немедленно перейдите на другую сторону улицы!». Наверное, силовики боялись, что запах электората может испортить Народному Избраннику аппетит.)

Все лица и организации, предлагающие «состоятельным мужчинам» «досуг» и «услуги эскорта», были строго-настрого предупреждены о том, чтобы в дни Визита ни одно объявление об их низменных услугах не осквернило страницы днепропетровских газет.

День за днем напряжение нарастало в геометрической прогрессии и в день, когда Красовский собирался приехать на работу прямо после поездки в лес, но почему-то еще не приехал, почти достигло своего апогея.

И именно в этот день N–ское отделение за раз лишилось трех своих «достопримечательностей» – кота Опера, бомжа Фуцына и помощника дежурного Третьего-Лишнего. И если о потере Третьего-Лишнего никто не жалел, то после исчезновения кота и бомжа отделение сразу же теряло неофициальный статус самого колоритного и превращалось в банальную «контору».

С утра ничего не предвещало беды. Правда, вчерашний день прошел не совсем гладко – как-никак отмечали день рождения начальника розыска, поэтому собирались разойтись по домам в одиннадцать вечера, а разошлись только в два часа ночи, и то не все. Плюс – трое пэпээсников даже в «предпраздничной» суете не смогли устоять перед соблазном и по своему обыкновению вычистили карманы пьяному пешеходу, который с утра проспался и не придумал ничего умнее, чем побежать в милицию жаловаться на милиционеров. Но с другой стороны – район был у областного начальства на хорошем счету, начальник отделения со дня на день ждал повышения, которое наверняка должно было последовать сразу же после отъезда Президента из города – естественно, при отсутствии инцидентов. Да и «поляна», которую именинник Андрей «подогнал» шефу, явно пришлась по вкусу. Поэтому на утреннее построение начальник N–ского отделения должен был выйти в прекрасном расположении духа – настолько прекрасном, что начальникам отделов можно было не ждать неудобных вопросов из серии «Почему на построении опять присутствует не весь личный состав?» (то есть – «Где черти опять носят Красовского?»), «Почему не до конца убрана территория?» («Почему до сих пор не выброшены все картонные ящики с бутылками после вчерашнего?») и «Когда кончится этот бардак?» («На ком сегодня будем отрываться?»).

Чуть в стороне от входа Фуцын мыл «Тойоту» начальника отделения, время от времени окуная большую мочалку в пластмассовое ведро с грязной мыльной водой, стоящее возле открытой водительской дверцы. Сам начальник должен был вот-вот выйти из здания, а во время его отсутствия замначальника проводил инструктаж всего (если не считать неизвестно где пропадающего Красовского) личного состава отделения.

Замначальника равномерно вышагивал перед строем и монотонно, с мятой бумажки, бубнил стандартный текст о необходимости приложить все усилия к тому, чтобы улучшить показатели качества повышения производительности борьбы с… Один раз в десять шагов замначальника на секунду останавливался, поворачивался к строю спиной и незаметно, как ему казалось, затягивался сигаретой, зажатой в кулаке. Все остальное время оратор, так ни разу и не поднявший глаза на публику, размахивал рукой с сигаретой в такт речам.

Нестройная шеренга бойцов с преступностью в криво нахлобученных касках и через одну липучку застегнутых бронежилетах нетерпеливо переминалась с ноги на ногу и преданно смотрела на распинающееся начальство. В то же время каждый умудрялся заниматься своим делом: хозяйственный Батон могучими пальцами терзал буханку хлеба и бросал хлебные крошки в бассейн, который был устроен перед отделением в декоративных целях и в котором Батон разводил на продажу карасей. Рембо одновременно курил, читал газету и пинал ногой камешки, пытаясь ими попасть в кота Опера, упорно ходившего кругами вокруг начальника розыска. Начальник розыска упорно не видел кота Опера и только время от времени яростно шипел «брысь» и поднимал повыше пакет со скумбрией холодного копчения. Пакет появился неизвестно откуда сразу же после прохождения поезда с Дальнего Востока.

Третий-Лишний, просунув под каску наушник мобильного телефона, заносил в память телефона мелодию «Мурки». Причем он набирал «Мурку» и держал свою «трубу» одной рукой, спрятанной за спину. Для того чтобы контролировать процесс, Третий-Лишний развернул голову назад практически на сто восемьдесят градусов и наклонил за спину почти на девяносто, что противоречило всем законам анатомии, особенно с учетом неудобной каски. Другой рукой помощник дежурного нежно прижимал к груди автомат Калашникова и кожей тыльной стороны ладони ловил возможные взгляды начальства.

И в ту секунду, когда замначальника произнес фразу «…помнить, что народ и милиция – партнеры, действовать жестко, но в рамках закона…», случилось одновременно три действия, так печально повлиявшие на неповторимый (до сегодняшнего дня) имидж N-ского отделения.

Начальник отделения вышел на крыльцо, сложил мобильный телефон – дорогую «Моторолу»-«каблучок», положил его в нагрудный карман пиджака и отточенным движением поправил воротник строгого, выглаженного до солнечных зайчиков дорогого светло-кофейного костюма («шеф», как его называли, был во всем поклонником идеального порядка). «Шеф» вздохнул полной грудью, на секунду зажмурился от сияния касок личного состава и занес ногу над ступенькой.

В ту же секунду Фуцын закончил мыть внутреннюю поверхность водительской двери «Тойоты» и наклонился в салон, доставая мочалкой торпеду и одновременно придвигая к себе ногой ведро с водой.

И в ту же секунду кот Опер, опьяненный запахом скумбрии холодного копчения, на мгновение потерял осторожность и подошел на расстояние вытянутой ноги к Третьему-Лишнему, совершив тем самым единственную, но последнюю ошибку за всю свою жизнь в N–ском отделении.

Третий-Лишний, неизвестно как учуявший Опера, оторвался от экрана мобильного телефона, повернул голову и увидел кота. Руки Третьего-Лишнего были заняты – одна автоматом, другая – телефоном, но второго такого шанса могло не быть до самой пенсии. Третий-Лишний задержал дыхание, осторожно, почти нежно отвел ногу назад и резко, изо всех сил зафутболил Опера ударом тяжелого спецназовского ботинка.

Извивающийся в воздухе, истошно взвывший кот пролетел несколько метров, приземлился на землю и сослепу бросился прямо под ноги начальнику отделения. Шеф, в это мгновение переносящий вес с ноги на ногу и находящийся поэтому в состоянии крайне неустойчивого равновесия, споткнулся о кота и вдруг понял, что падает. Боковой карман пиджака дорогого светло-кофейного костюма зацепился за перила и пиджак с пулеметным треском лопнул на спине до самого воротника, превратившись в некое подобие укороченного фрака с нитяными бородами на фалдах (за этот наряд шефа еще долго называли «большая кучерявая жопа»). В последний миг своего падения он пытался выставить перед собой руки, но зацепившийся пиджак развернул своего владельца в воздухе и тот рухнул с трех ступенек, обильно счесав щеку, правый рукав и правую штанину о серый неровный асфальт перед входом в N-ское отделение.

«Моторола»-«каблучок» вылетела из нагрудного кармана пиджака, словно ею выстрелили из рогатки. Телефон жалобно щелкнул о бордюр, подпрыгнул, брызнул в стороны кусочками пластмассы и упал в бассейн, распугав карасей и распавшись на моментально почерневший экран и клавиатуру, соединенные надорвавшимся шлейфом проводов.

Кот Опер боком отскочил от упавшего начальника отделения, но кошачья Фортуна сегодня явно повернулась к нему хвостом – Опер ударился о щиколотку Фуцына, наполовину скрывшегося в салоне «Тойоты». Фуцын от неожиданности вздрогнул и импульс его движения через ногу передался ведру с водой, которое покачнулось и медленно опрокинулось. Мыльная грязно-серая волна на секунду распласталась в воздухе, как капюшон кобры, а затем тяжело плюхнулась прямо на светлый беж водительского сидения.

Именно эту картину и увидел начальник отделения после того, как поднял лицо с асфальта.

На двор N-ского отделения упала мгновенная тишина – казалось, что замолчали даже птицы.

Первым из ворот отделения вылетел кот Опер, почти не касающийся земли. На шаг позади него мчался Фуцын в мокрых штанах и с мочалкой в руке. Быстрее всех сориентировавшийся Батон с криком: «Стой, сука, убью!» бросился за Фуцыном, выскочил за ворота и когда пропал из пределов видимости находящихся во дворе, выбросил буханку, резко сменил направление, забежал в здание вокзала и спрятался там как минимум на пару часов. Опер, мчащийся со скоростью гепарда, вдруг развернулся практически в воздухе, молнией проскочил между ногами у Фуцына, в два прыжка махнул через дорогу и больше его никогда не видел ни один сотрудник N-ского отделения. А Фуцын бежал без остановки до самого гастронома «имени себя», где и попал в руки патруля, совершавшего последний объезд района.

Последним, кто понял, что нужно «делать ноги», был Третий-Лишний, но когда он поднял глаза, перед ним уже стоял начальник отделения – грязный, оборванный, с разодранной щекой и задыхающийся от ярости.

 

***

 

Васины ощущения после перепоя всегда были одинаковыми. Окружающий мир вдруг оказывался плоским и черно-белым, в животе был мусорный ящик, рот горел, как адская труба. Голова обычно даже не раскалывалась, а просто ныла, как огромный гнилой зуб. Совершенно чужое, на ходу рассыпающееся тело вызывало только одну заветную мысль: ««Боже, ну почему я ещё не умер!!!»

«Боже, ну почему я ещё не умер!!!» – первым делом подумал Вася, когда проснулся от пробравшего насквозь холода. А вторым делом он собрался с силами, глубоко вдохнул и мужественно открыл глаза.

Он лежал в неудобной позе на откинутом водительском сидении «кукурузника». Машина забралась носом на холмик и бампером уперлась в кривое дерево, форма которого наводила на мысли о «Виагре». Во все стороны из окон был виден такой низенький, реденький, пасмурный, мерзкий лесочек, в который побрезговали бы идти даже партизаны в минуты опасности. И вся эта сумеречная картина освещалась надоедливыми проблесками не выключенной с вечера мигалки на крыше.

Одна Васина нога торчала в открытое боковое стекло, вторая под немыслимым углом упиралась в лобовое. Таким образом, руль оказывался между ног и умудрялся одновременно давить и в пах, и в горло, а под правое колено давил рычаг скоростей. Почему-то поднятый подголовник задирал голову к самому потолку.

–          …Я «База», вызываю «Звезду-4», я «База», вызываю «Звезду-4», отзовитесь. Я «База», вызываю «Звезду-4». Я «База»…

«Что же это за херню по радио передают? Учения, что ли? Где Кросс… Боже, убери, пожалуйста, это похмелье и я навсегда брошу пить. Честное слово! Как же голова болит! Пива бы… А лучше капель сто восемьдесят… Да где же Кросс? Говорил же ему – оставь хотя бы грамм двести на утро…» – медленно поползла в Васиной голове бегущая строка печальных мыслей.

–          …Я – «База», вызываю «Звезду-4». Я «База»…

В это время сзади послышался захлебывающийся храп вперемежку с бульканьем и причмокиваниями. У Васи от ужаса похолодел затылок, но ни на что большее его не хватило. Трясущейся рукой Вася потянулся назад и, только нащупав что-то холодное и волосатое, медленно вывернулся и повернул голову к потенциальному источнику опасности.

Холодным волосатым источником опасности оказалась голова Красовского, который свернулся на заднем сидении в позе зародыша, положив под голову руку с зажатым в ней пистолетом. Обойма из пистолета была почему-то вынута. Вторую руку Красовский высунул далеко вниз между поджатыми к груди ногами и во сне показывал наполовину сжатый кукиш задней правой дверце.

–          …Я – «База»…

–          Серега, вставай, вставай, гад, – пробормотал Вася, и сам удивился своему низкому и каркающему голосу. – Проблемы сами собой не решаются. Короче, поехали за пивом, ца-ца.

–          Кум, отвали. Мне плохо, – пискляво ответил Красовский, не открывая глаз и прокашлялся. Затем разогнулся, удивленно взглянул на пистолет и засунул его в кобуру. Медленно сел и посмотрел на себя в зеркало заднего вида.

Отражение Красовского оказалось даже отвратнее, чем самочувствие. Глаза были узенькие и красные, словно у китайского вампира. Во все стороны торчали свалявшиеся волосы и редкая щетина, а уши обострились и выдавались в стороны гораздо сильнее, чем обычно. Потом Красовский взглянул на кума и удивился тому, что кто-то может выглядеть еще хуже, чем он.

–          …Я – «База», вызываю «Звезду-4»…

Красовский вдруг понял, что это именно его вызывают по рации, поспешно (как ему казалось) с третьего раза схватил трубку, и пальцем почему-то другой руки нажал на кнопку передачи.

–          Та шо… – Красовскому показалось, что с этими словами из его рта вырвался сноп огня и он испугался, что рация может расплавиться.

–          Хуй нюхать хорошо! – облегченно огрызнулась рация голосом Батона. – Ты заебал, третий час вызываю, где ты лазишь? Все на ушах, тут такое было! Сейчас идет рождественская раздача пиздюлин, шеф хотят тебя видеть.

–          Мне плохо, – повторил Красовский. – Саня, мне погано. Я скоро приеду.

–          Откуда? Вас вчера бачив Андрюха из областного ГАИ, когда вы с кумом из города вечером выезжали. Казав, шо вас зачем-то на Запорожье понесло.

В голове Красовского внезапно прорисовался план вчерашнего вояжа и вспомнились инструкции и распоряжения, которые последние две недели поступали в отношении этого участка трассы. «И каким хреном нас сюда занесло? Хорошо хоть, что еще живы!»

–          Мы свернули после двадцать вто…двадцать четвертого километра на старую грунтовку направо, ну, стали в лесу. Сейчас посмотрю, может, есть что… Спереди – лес, справа, слева – тоже. А сзади, – Сергей тяжело развернулся и увидел низенькие строения и ряды деревянных кубиков. – О! Пасека какая-то!

–          Серега! – в голосе Батона послышалось что-то, от чего Красовский начал трезветь. – Серега! Там, где ты говоришь, от на трассе нема ни одного ответвления – бо там нема нияких населенных пунктов, нияких дачных участков и нияких пасек – нема вообще ничего. Туда, уже совсем дальше, семь километров вглубь – село, це я знаю, у меня жинка с тех мест. Тесть участковым был, мы с ним пару раз на охоту ходили, вин усю округу знает, як свои трусы. А отам, дэ ты, ничого немае. Понял?

Рация захрипела и замолчала окончательно. Красовский выругался, увидел пустую бутылку на полу, выругался еще раз и полез в карман за сигаретой.

 

***

Гремучая смесь утренней прохлады и похмелья давила со всех сторон, когда Вася и Красовский вылезли из машины в мутный предрассветный холод. Они стояли, нахохлившись и глядя на весь мир воспаленными глазами, напоминая памятник жертвам алкоголизма. Идти или не идти в незнакомые строения (предположительно, пасеку)? – этот вопрос почти ощутимо навис над ними.

Самочувствие у Васи было мерзкое, похмеляться было нечем, приходилось веселить себя самому. Вася потянулся так, что затрещали кости, попрыгал на месте и заорал свою любимую « депрессняковую» песню:

–          Черные сказки! Белой зимы! На ночь споют нам!…

–          Борис Моисеев! – раздраженно перебил Красовский и так точно попал в такт, что Вася поперхнулся словами «…большие деревья!» и закашлялся. Красовский мстительно хлопнул Васю по спине и продолжил. – Машина не заводится, аккумулятор сел. Ты же, баран, мигалку не выключил на ночь и печку врубил, а этому аккумулятору в обед сто лет. Что теперь? Идем.

Вася перестал кашлять и скривился.

–          Ну, идем. Просить помощи у добрых аборигенов. Главное, чтобы не съели.

Шаг за шагом, преодолевая вдесятеро возросшую силу земного тяготения, кумовья приблизились к двери. «Неудобно как-то», – мелькнуло в голове у Красовского. «Только бы аборигены огненную воду гнали», – думал Вася.

Красовский поднял руку, чтобы постучать, но Вася уже открыл дверь и резко втолкнул в нее чуть не упавшего кума. «Гад», – безвольно подумал Красовский и резко остановился, попав при этом плечом Васе в подбородок.

Если бы вчера было выпито хоть на бутылку меньше, гости, возможно, даже удивились бы. А так их глаза просто передавали сигнал в мозг, и мозг просто констатировал происходящее.

За столиком напротив двери восседал аккуратный дед, раскладывающий какие-то загадочные карты и что-то бормочущий себе под нос. Под правым локтем лежала ученическая тетрадь, покрытая непонятными каракулями. Дальше было лучше! Невероятно, просто нереально красивая девушка несла к столу сковороду, в которой что-то бормотало и потрескивало. На столе уже находились: крупно нарезанный хлеб, пучок зеленого лука возле солонки, миска с маленькими малосольными огурчиками, плавающими в рассоле, несколько вареных яиц и запотевший от холода графин, наполненный под самую пробку чем-то очень прозрачным.

–          Мама, я уже в раю… – пробормотал Вася, чувствуя, что теперь отсюда его не выгонит даже взвод «Беркута» с Газонокосильщиком во главе.

–          Заходите, гости дорогие! – дед медленно поднял тяжелый взгляд от карт. – Мы вас уже давно ждем!

–          Да ну? – кисло скривился и пожал плечами Вася. Его настроение с похмелья давно вошло в поговорку среди тех, кто его знал.

–          Правда, давно, – казалось, старик совсем не обиделся.

–          А как же вы узнали, что мы придем? – спросил Красовский под действием милицейского инстинкта.

–          Звезды нам подсказали, – старик отложил карты, захлопнул тетрадь и внезапно стремительным, едва заметным движением переместился за стол. – Прошу!

–          Слава звездам! – лаконично отозвался Вася и, на этот раз не заставляя Красовского идти перед собой, обессилено плюхнулся на табурет. – Вы спасли нас от страшной смерти. На небесах вам это зачтется.

–          Будем надеяться, – загадочно ответила юная красавица и ласково улыбнулась смущенно переминающемуся у входа Красовскому. – Садитесь, угощайтесь.

–          А вы? – все еще сомневался Красовский, жадно облизываясь при каждом взгляде на настольное великолепие.

–          И я, конечно же. Сейчас, только квас достану. Вы любите холодный квас?

«А-а-а-а-а-а-а!, – вопил кто-то внутри Красовского дурным голосом. – О-о-о! Конечно же, я люблю холодный квас! Я люблю с бодуна холодный квас! Я люблю с бодуна выпить кружку холодного кваса, потом полстакана ледяного самогона, опять запить квасом и повторить всю процедуру раза три! А потом смачно хрупнуть малосольненьким огурчиком и резко перейти к тому, что остывает именно в этой сковороде! Боже, как же я это люблю!!!»

–          Ы-ы-ы… – смущенно промычал Красовский, намекая на то, что он вообще то в отличие от наглеца-кума не напрашивается и даже может вежливо отказаться, но, раз сами приглашают...

Казалось, что лучистые девичьи глаза читают Серегины мысли легче, чем верхнюю строку на плакате у окулиста.

–          Садитесь, садитесь! Дядя ждал вас еще с вечера, говорил, что по всем приметам сегодня должны были прийти страждущие, которым необходима помощь от тяжкой болезни. Да не стесняйтесь же!

Два предупредительных сигнала вспыхнули перед глазами Красовского. Первый – «Староват он для дяди!». И второй – «Да откуда же они узнали все-таки?» Но старик уже дзинькнул пробкой на графине и разлил по полстакана, так что сигналы моментально потускнели перед могучим зовом природы.

Вася поднял к свету граненый стакан и на секунду взглянул на мир сквозь него. «Не-е-е-ет! – хором взмолились печень, почки и желудок. – Пожалей нас! Сколько вчера было переработано этого! Не надо!» Но мозг подсказывал, что надо, что просто необходимо лечить подобное подобным, что только сначала будет плохо, а потом станет легче, что пить эту дрянь нужно всего лишь как лекарство. И Вася согласился с разумом. Судорожно передернувшись всем телом, он резко выдохнул и протолкнул сквозь сжавшийся комом кадык сто грамм ледяного первача.

В желудке словно взорвалась атомная бомба. Секунд двадцать, пока Вася кривился и передергивался, самогон никак не мог определиться, куда же ему, собственно идти – вниз или вверх, прочь из негостеприимного желудка. «Кто запивает, тот закусывает своей печенью» – вспомнил Вася слова одного врача и одним махом выпил полкружки кваса. Кислый ледяной квас слегка потушил пожар внутри и помог самогону остаться на месте.

Старик и девушка с нескрываемым интересом наблюдали за покрасневшими, прослезившимися гостями.

–          Закусывайте, закусывайте, пока не остыло, – сказала Стелла, улыбаясь и показывая на стол.

Красовский привстал на стуле и, обжегшись, открыл сковороду, в которой еще потрескивала яичница с салом. Он выгреб на свою тарелку солидную порцию и сразу же отправил в рот здоровенный кусок, который пришлось срочно охлаждать квасом. А Вася откусил половину малосольного огурца и демонстративно сложил руки на животе, всем своим видом намекая на то, что вот, после первой уже закусили, а по второй, между прочим, уже давно пора бы.

Старик все понял с полвзгляда и снова разлил – кумовьям чуть больше, чем по полстакана, себе ровно половину, а девушке – так, три капли, для поддержания коллектива.

–          За гостеприимных хозяев, – буркнул Вася и, не чокаясь, отправил в организм еще одну дозу лекарства. С секундным опозданием его примеру последовали остальные.

Внезапно в глазах у Красовского мир стал гораздо лучше и приятнее для обитания. Девушка словно похорошела в два раза (если такое вообще возможно), а подозрительный дед стал приятным, чудаковатым старичком. И Красовскому почему-то совершенно расхотелось уезжать с пасеки.

–          Скажите, пожалуйста, – поднял он от яичницы воспаленные глаза, – у вас машины случайно нет? А то наша немного, ну, заглохла, а в город просто позарез нужно.

–          Нет, машины нет, не разбогатели еще, – медленно покачал головой старик, – Да и в город тяжело отсюда добраться. Как вы вообще сюда заехали, а?

Красовский отвел глаза и, обращаясь к наполовину опустевшему графину, смущенно промычал что-то про праздник и желание немного поездить по окрестностям родного города и необходимости выбирать окольные дороги, где поменьше шансы встретить сотрудников Госавтоинспекции.

–          Вы что, даже ездить не можете трезвыми? – в глазах у девушки мелькнуло странное выражение, очень похожее на то, которое было тогда, когда Митя рассказывал про кривые и прямые «д» в дифференциалах.

–          Да это все кум, – ответил Красовский, – говорил же ему – поставим машину возле дома, да спокойно посидим в ней, дернем еще по сотне и пойдем спать, так нет же! Он, видите ли, захотел покататься, как «настоящий мент»!

–          Да ладно, – промычал Вася, уже опохмелившийся до состояния вежливости.

Стелла продолжала молча смотрела на гостей.

–          Не стоит ездить в нетрезвом состоянии, – проговорил старик, пережевывая кусок яичницы, – это иногда приводит к неприятностям.

–          Да уже привело. Как же в город попасть?

–          Смотрите, – старик что-то прикидывал, подняв глаза к потолку, – завтра ко мне должен заехать брат за медом, я попрошу его оттащить вашу машину вместе с вами в город. А пока – милости просим, отдохните, Стелла баню приготовит, попарьтесь. Когда еще вам такая возможность выпадет? Да и до трассы километров тридцать. Оставайтесь.

Оставаться страшно не хотелось, но другого выхода все равно не было – не бросать же машину возле пасеки?

«Что же мне сделает шеф, а потом жена! – уныло думал Сергей. – Чертов кум, вечно от него одни неприятности. Вот это попали!»

«Ну и идиотское имечко – Стелла, – крутилось в голове у Васи. – Зато – елки-палки – какая задница!»

 

***

 

После завтрака настроение резко улучшилось и Красовским овладела жажда бурной деятельности. Он вытащил из-за стола упирающегося Васю, и кумовья отправились к машине. Осмотр выявил довольно печальную картину – окончательно разрядился аккумулятор и нельзя было ни завести «шестерку», ни пользоваться рацией. Ругаясь, Вася и Красовский дотолкали машину до пасеки и закатили ее в низкие старые ворота.

–          Ну, все, – выдохнул Вася, брезгливо рассматривая грязные руки, – хватит. Будем считать, что зарядку сделали. Давай, Серый, помоги девушке колоть дрова для водных процедур, а я пока развлеку хозяина. Нельзя же быть невежливыми в гостях!

–          А может, я развлеку хозяина? – нахмурившись, спросил Красовский. Он интуитивно чувствовал, что его как-то хитро обманывают, но пока еще не мог понять, как.

–          Кум, – торжественно начал Вася, – смотри и слушай внимательно...

В это время подошла Стелла с тяжелым топором в руке. Вася галантно взял у девушки топор и, повернувшись к Красовскому, внезапно изо всех сил выпучил глаза и высунул язык. Затем сунул топор в руки удивленному Красовскому и моментально скрылся за дверью. Стелла звонко рассмеялась, а Красовский только сейчас понял, что к чему.

–          Давайте, – отсмеявшись, сказала девушка и протянула руку. – Я сама справлюсь.

–          Да что вы, я помогу, – Красовский мысленно матюгнулся в адрес кума и пошел за девушкой к дровяному сараю.

–          А вы здорово управляетесь, – заметила девушка, – вы раньше в деревне жили?

–          Да, было немного. Мы жили у бабушки, пока родители квартиру в городе не получили.

–          А я совсем недавно в гости приехала, все никак не привыкну. А где вы работаете? – внезапно сменила она тему.

–          В милиции.

–          Ну и как там, интересно?

–          По всякому, – коротко ответил Красовский. Он не любил разговаривать о работе.

–          Скажите, а вам приходилось стрелять в людей?

–          Да.

Разговор становился заметно натянутым, но Стелла словно не замечала этого.

–          А какие при этом... ощущения? Что вы думали, когда убивали человека? – глаза девушки горели каким-то лихорадочным любопытством, дыхание немного участилось.

–          Ничего! – Красовский резко вогнал топор в пень, на котором колол дрова. – Все. Может, идем в дом?

–          Боже, простите меня, пожалуйста, я не хотела вас обидеть. А в дом, может быть, пока не будем идти – дядя так редко может с кем-то поговорить, а ваш товарищ почему-то произвел на меня впечатление очень начитанного, хотя и нелюдимого человека. Поможете мне растопить баню?

–          Помогу. А кум – гад. Сильно много книг читал, потому и стал таким хитрожопым. Ну, пошли, где у вас тут баня?

Стелла благодарно посмотрела Красовскому прямо в глаза.

Когда Вася вошел в дом, старик уже отложил карты в сторону и рассматривал каракули в своей тетрадке, причмокивая время от времени.

–          Это Таро? – не упустил случая блеснуть эрудицией Вася.

–          Ну, почти, – рассмеялся старик. – Скажем так, их восточный аналог. Хотите посмотреть?

–          Хочу.

Картинки на картах были очень необычными и забавными, но далеко не всегда понятными. Если торчащие из земли палки с соломенной шляпой наверху еще можно было как-то интерпретировать как дом, то, веселый красный дракон, победоносно пикирующий могучей головой в скалу, напоминал только слабоумного камикадзе. А трехногий конь наводил на мысли о радиации.

–          Карта № 18, «Зачатие и последующее рождение храброго сына», – подал голос хозяин, увидев, что Вася заинтересовался картинкой с изображением бритого воина, в немыслимой позе совокуплявшегося с радостной девушкой, особо выделявшейся невинным кукольным личиком, ангельской улыбкой и большими отвислыми грудями. – Очень хорошая карта, только если в данный момент вы не находитесь в разных городах с женой.

–          Никогда даже не слышал о таком, – признался Вася, возвращая карты хозяину. – Хотя много читал о подобных вещах.

–          Да? И что конкретно, можно узнать? – весело удивился старик.

–          Ну, «Книгу перемен», проповеди Будды, Коран, Библию, «Книги мертвых» – тибетскую, египетскую, индийскую. Да еще всякие новые течения.

–          Очень похвально, хотя и очень мало. Вы только начали читать букварь, а уже гордитесь так, словно получили аттестат. Если пожелаете, сегодня вечером я познакомлю вас с некоторыми тайными аспектами Славянской Книги Мёртвых. Хотите?

–          Конечно, хочу. Но почему только вечером?

–          Потому, что страшнее будет, правдоподобнее, – и старик внезапно сменил тему, – еще по чуть-чуть, пока готовится банька?

–          Погнали, – легко согласился Вася.

 

***

 

Такой нервной растопки бани в жизни Красовского еще не было. Девушка то ненароком касалась его грудью, то при разжигании печи дышала почти в ухо, то, когда резко затрещали в огне дрова, прижалась всем телом и ее губы на секунду приблизились к губам Красовского. У Красовского пошла голова кругом и его руки внезапно и крепко, как наручник вокруг запястья, обвились вокруг тоненькой талии.

–          Опаньки! – раздался сзади веселый Васин голос, – по-моему, я немного не вовремя. Кум! – Вася был уже хорошо навеселе, – тебя хозяин зовет на пару слов... Рюмок. А пока заменю тебя в твоем нелегком деле.

 Стелла, как ни в чем не бывало, подкладывала дрова в огонь.

–          Да, да, Сережа, загляните, пожалуйста, к дяде. А мы пока подготовим все остальное.

Красовский сладко улыбнулся и зашептал что-то тихо-тихо, чтобы девушка ничего не услышала. Со стороны могло показаться, что Красовский искренне желает Васе счастья, здоровья и успехов в личной жизни.

–          Я тебя, падла, убью когда-нибудь, – прошипел он и быстро пошел к дому.

Вася присел возле девушки и приобнял ее, ненавязчиво взвесив на ладони упругую грудь.

–          Отдавайте команды, я полностью в вашем распоряжении, – промурлыкал он. – Что еще необходимо сотворить для приготовления к омовению?

–          Уже почти всё сделано, – с придыханием ответила девушка и снизу вверх посмотрела Васе в глаза. – Осталось только немного прибрать внутри и можно начинать. Поможете?

«Ну и сучка, – подумал Вася. – Видел-видел...»

Он гостеприимно раскрыл низенькую дверь в обшитую деревом баньку, от которой уже шло первое тепло.

–          Прошу вас, леди, – галантно пропустил Стеллу Вася.

Они шагнули внутрь, и дверь за ними захлопнулась.

Сначала Васе что-то попало в глаза и он несколько секунд судорожно моргал, пытаясь восстановить зрение. Когда наконец-то изображение сфокусировалось – снова произошел сбой, но теперь перехватило дыхание. Да и было от чего. Стелла уже сняла блузку и брючки и теперь, изящно наклонившись, одной рукой стаскивала трусики. Блики от электрической лампочки перекатывались по всему телу, создавая невероятно соблазнительную игру полутеней на каждом изгибе прекрасного тела.

–          Васенька, – девушка собрала вещи и протянула их окаменевшей статуе под названием «Вася крайне потрясен». – Я просто не хочу, чтобы вещи промокли. Повесьте их, пожалуйста. Там, сзади, есть вешалка.

Статуя неловким движением приняла одежду и, не поворачиваясь, завела руку куда-то за спину. Затем внезапно статуя подпрыгнула и моментально вернулась к человеческому образу существования, грязно и громко выругавшись.

–          Что случилось? – изумилась Стелла.

–          Да, блин, порезался! – прорычал-проорал Вася, облизывая ладонь, на которой виднелась полоса крови и оборачиваясь к чертовой вешалке

Чуть ниже старой железной пластины с металлическими крючками из стены зачем-то торчал обломок ножа, на котором осталась кровавое пятнышко возле самого края.

–          Ой, Васенька, простите, пожалуйста, я приехала к дяде совсем недавно и еще в баню не заходила. Честное слово, я не знала! Давайте вытру. Дайте мне, пожалуйста, вещи.

Из кармана брючек Стелла быстро вытащила тоненький носовой платочек и приложила к Васиной спине. Боль была довольно ощутимой, но от прикосновения узенькой ладошки Вася почувствовал, что снова превращается в статую.

–          Да ладно, что там. Сейчас пройдет, – бормотал он. – Уже почти остановилась. Ничего страшного.

–          Как же ничего страшного, – быстро проговорила девушка, испуганно убирая платочек с налившимся бордовым уголком куда-то за спину. – Я, как хозяйка, просто чувствую себя безумно неловко. Я могу как-то загладить свою вину?

–          Да как тебе сказать... – замялся Вася. Он надеялся, что девушка уже взрослая и сама все прекрасно понимает.

–          Ой, как же ты теперь будешь мыться? Ты же даже одежду снять не сможешь! – Стелла словно не замечала Васиного многозначительного молчания. – Давайте я вам… тебе помогу расстегнуть одежду...

...Приблизительно через час дверь бани снова скрипнула. Окруженный клубами пара, как рок-звезда дымом, в дверном проеме нарисовался кое-как одетый, но невероятно довольный Вася. Он секунду постоял, глубоко вдыхая воздух, потом торжественно почесал живот и гордой походкой направился в сторону дома. От избытка чувств Вася даже чуть подпрыгивал на ходу и громко насвистывал марш Мендельсона с вкраплениями из «В траве сидел кузнечик».

«Вот класс, – думал он. – Такое времяпрепровождение оплатил тремя капельками крови».

«Вот именно, – думала Стелла. – Это как раз то, что было нужно!»

Если бы Вася увидел, чем девушка занимается в его отсутствие, то был бы немало удивлен. Когда Вася вышел, Стелла некоторое время прислушивалась к удаляющимся шагам и свисту, затем удовлетворенно кивнула. В правой руке у нее оказался темный от крови носовой платок, а левой откуда-то из-за спины она достала небольшую стеклянную колбочку, напоминающую формой амфору размером с грецкий орех. Держа платок над горлышком амфоры, Стелла так сжала кулак, что затрещали суставы. Маленькая, как бусинка, багровая капелька вздулась на уголке платка, некоторое время повисела, потом нехотя начала сползать вниз и, в конце концов, сорвалась в горлышко амфоры.

–          Вот так! – торжествующе пробормотала Стелла и спрятала амфору в коробочку, лежащую на полке над дверью, а затем отбросила ненужный платок куда-то в угол.

 

***

 

Красовский только успел войти в дом, а хозяин уже протягивал ему наполовину заполненный стакан.

–          Вы расстроены, молодой человек? Расслабьтесь, пожалуйста. Добра много, всем хватит. Примите лекарство от всех болезней и немедленно возвращайтесь в доброе расположение духа. Помните, как писал Омар Хайям...

–          Не помню, – отрезал Красовский и угрюмо опрокинул стакан. Затем сел за стол и злобно захрумкал огурцом.

Старик понимающе налил снова.

–          Не переживайте за то, что вас нет там, где бы вы хотели быть сейчас. Вы еще успеете убедиться, что нередко лучше не быть нигде, чем быть там, где вы хотели быть.

Красовский залпом выпил второй стакан и угрюмо облокотился на руку.

–          Не понял, – пробормотал он.

Старик с легкой иронией посмотрел на страждущего.

–          Проще говоря, Бог отсутствующих милует. Но, впрочем, – в его глазах появилось что-то, очень похожее на сожаление, – вы еще получите свое. В этом я уверен.

–          Что вы хотите этим сказать?

–          Да ничего. Еще по одной?

–          Давайте, – безнадежно выдохнул Красовский. – Хоть напьемся.

После пятой Красовский и старик уже пели под гитару, неизвестно откуда извлеченную хозяином, и были самыми родными людьми на свете. «У мента и жены-то нет, ну какая ему жена...» – жалобно завывал Красовский и в глазах его стояли слезы. А хозяин что-то не в такт подпевал и с любопытством рассматривал гостя.

–          Протопи ты мне баньку по белому... Все, – внезапно, покачиваясь, встал Красовский. – Пойду и я попарюсь.

Выйдя во двор, он полазил по карманам и, найдя обойму, зачем-то вогнал ее в пистолет и передернул затвор. Затем поставил «Макарова» на предохранитель, засунул в карман и побрел к бане.

–          Не хватало еще, – пробормотал старик, глядя в окно, – чтобы они поубивали друг друга... раньше времени. Хотя не должны вроде бы... Слава Богу, что первого физиология заставил заглянуть за сарай именно сейчас, а то...

Красовский вошел в предбанник и сделал несколько решительных вдохов. Когда он открыл дверь в парилку, то сначала ему в лицо дохнуло горячее белое облако, а когда оно рассеялось, перед глазами оказалось такое...

В легкой дымке, создававшей ощущение абсолютной нереальности, он прямо перед собой увидел молодое гибкое тело. Стелла стояла к нему спиной и, изгибаясь, пыталась дотянуться мочалкой до ложбинки между лопатками. Судя по раздражению, которое сквозило в движениях, ей это никак не удавалось.

–          Ой, извините... – неизвестно почему пробормотал Красовский, пытаясь выйти и больно ударившись головой о косяк двери.

–          Заходите, Сережа, – Стелла повернулась и улыбнулась так, что у Красовского сильно заныло в груди. – Вы не возражаете, если я тоже буду здесь?

–          Да нет... – только и смог выдавить гость.

–          Тогда раздевайтесь и заходите скорее – не выпускайте пар. Вас можно попросить потереть спину?

–          Гы... – радостно промычал Красовский и, еще раз стукнувшись о косяк, пулей вылетел в предбанник. Там он несколькими судорожными движениями стянул с себя вещи, кое-как побросал их на темную деревянную лавку, спрятал под тазик удостоверение и пистолет и, глубоко вдохнув, решительно открыл дверь и шагнул в пар, сжимая что-то в крепко зажатом кулаке.

–          Быстро же вы, – звонко рассмеялась девушка.

–          Ага! – радостно подтвердил Красовский, стараясь развернуться к девушке боком. – Я сейчас.

Он незаметно (как ему казалось) сделал шаг назад к вешалке и положил на нее что-то, что до сих пор держал в руке. Потом вплотную придвинулся к Стелле и дрожащими руками взял мочалку. Первые несколько секунд он честно пытался тереть нежную спину девушки, но его взгляд словно прикипел к небольшим упругим ягодицам, на которых поблескивали крохотные капельки воды.

–          Эх! – выдохнул Красовский и, стараясь не думать о снятом в предбаннике обручальном кольце, неловко наклонился и поцеловал Стеллу в изящное плечико. Стелла ахнула, вздрогнула и всем телом подалась назад. Не ожидавший такого успешного блицкрига, опешивший Красовский резко отступил назад и вдруг почувствовал, что ему под лопатку вонзился раскаленный лом.

«Все, пиздец менту. Был и нету. В баню заманили, телкой охмурили и перо в спину сунули. Падлы. И хоть бы подъебнуться перед смертью дали! Прощай, Светка, прощай, малый и все. Так и не дотянул я до капитана. А ведь всего ничего оставалось. Но что ж вы, суки, кума первого не прирезали? И здесь он, гад, вывернулся, коммерсант хренов!» – пронеслось в голове у Красовского, и он собрался отключаться и умирать.

–          Сережа, что с тобой?! – вскрикнула Стелла, увидев резко побледневшее лицо и резко покрасневшие уши бескорыстного помощника моющихся девушек.

–          Ты еще спрашиваешь! – от злости Красовский на секунду даже забыл о смертельной ране.

–          Да что с тобой?!

–          В спину... Что-то... Острое... – трагично прошипел Красовский. – Блядь!!! – вдруг заорал он таким голосом, каким камикадзе кричали «Банзай!», и отскочил от стены, развернувшись лицом к подлому убийце.

Однако вместо подлого убийцы с огромным острым ножом в руке перед глазами Красовского была только стена. «Чего же они в самогон добавили? Вот это белка! Все – больше ни капли в рот, ни пива, ни хрена во-об-ще!» – подумал Красовский и вновь повернулся к Стелле. Затем осторожно заглянул за спину, словно боясь увидеть под лопаткой рукоятку бандитского ножа. Ножа в спине не было, но маленькая ранка присутствовала и на коже ярко выделялась маленькая капелька крови.

–          Ы-ы-ы... – выдавил из себя Красовский. Этот многозначительный звук означал приблизительно следующее: «Какого черта? Кто меня уколол в спину? И куда он потом делся? Да что здесь вообще происходит? Может нас, как Иванов-дураков, занесло за тридевять земель в заколдованное царство? А?»

Стелла прекрасно поняла, о чем идет речь. Она зашла за спину Сергею, внимательно рассмотрела стену, а потом негромко рассмеялась, но сразу же смущенно замолчала.

–          Смотри, – девушка показала пальцем на темное пятнышко на стене. Когда Красовский присмотрелся внимательнее, он заметил острие гвоздя, немного торчащее из стены.

–          Давай вытру, – в руке у Стеллы уже была невесть откуда взявшийся носовой платок.

Красовский подставил спину и смущенно выругался про себя. «Какой-то платок слишком твердый» – удивленно подумал он, когда ткань коснулся его спины. Красовский не мог видеть, что в кружевных складочках пряталась небольшая стеклянная колба, похожая на амфору, которая горлышком коснулась капельки крови и проглотила эту капельку.

–          Спасибо, – пробормотал Красовский, когда Стелла проворно убрала платочек на вешалку. А потом он набрался храбрости и поцеловал свою спасительницу в пухлые губы.

Приблизительно через пять минут наступило время плавного перехода от страстных объятий к не менее страстному половому акту, и в этот момент в голове у Красовского что-то щелкнуло. Ему вспомнилась та новогодняя ночь... В женском общежитии... Девушка на вид была такая порядочная и скромная... И вся романтика закончилась  триппером... Сразу же заныли ягодицы, вспомнившие десятки уколов отечественными антибиотиками, после которых Красовский ел стоя и спал на животе. Он  решительно, но не без сожаления оторвался от распаленной Стеллы и, тщательно сторонясь стен, достал с вешалки положенную туда при входе пачку презервативов.

–          Зачем? – удивилась Стелла, а потом подумала: «Он что, болеет? Не хватало еще, чтобы эта деревенщина заразила меня какой-нибудь гадостью. Гонорея – как раз достойное начало вечной жизни!» – от абсурдности этой мысли она чуть не рассмеялась.

–          На всякий случай, – уклончиво ответил Красовский. – Ты здорова, я здоров, все здоровы при гарантированной Конституцией бесплатной медицине, а потом всю жопу истыкают, как у ежика. Давай так, чтобы и тебе и мне было спокойнее. Хорошо?

–          Хорошо, – усмехнулась Стелла.

 

***

 

–          С легким паром! Пока вы купались, и обедать пора! – весело объявил старик, когда Стелла и Красовский вошли в дом. Вася уже давно сидел за столом и лениво рассматривал карты Таро, которые его так удивили при первой встрече. Оба кума выглядели так, словно вдвоем разгрузили состав металлолома, а девушка была свежей и невинной, как монашка.

–          Стелла, собирай на стол, а мы пока с гостями по одной для аппетита. А? – старик подмигнул и разлил первач по стаканам. Совсем понемножку, здоровья поддержанья для. Начинай!

«О Боже, снова, – мелькнула мысль в хмельной голове Красовского. – Опять пить. На манеже те же. Та хрен с ним – пропадать, так с музыкой. Сколько той жизни?»

Старик остро взглянул на него.

–          Пропадать, так с музыкой, молодой человек. Сколько той жизни? Кто знает, что будет завтра? И будет ли вообще такая иллюзия, как завтра? Давайте выпьем за то, чтобы мы жили так же искренне и легко, как живет капелька воды, на секунду взлетевшая над горным водопадом…

После обеда разморило и потянуло в сон.

–          Ложитесь, поспите до вечера, а вечером вас будет ожидать обещанный сюрприз, – промурлыкала девушка и застелила грандиозную кровать чистой простыней.

–          Какой еще сюрприз? – сонно отозвался Красовский. После того, как ему в первый раз пришлось лечиться от триппера, он не очень любил сюрпризы, преподносимые жизнью.

–          Увидишь, – Вася блаженно растянулся под толстыми одеялом. – Приятно в такой глуши встретить умного человека. Видите ли, Сергей Иванович, наш хозяин тоже читал Книги Мертвых и он говорит, что у него есть даже славянская Книга – я, например, про такую вообще не слышал. Вечером он мне ее покажет. И вообще, у меня все чаще складывается впечатление, что во всем мире остался только один девственно неграмотный человек, и этот человек, увы, как раз вы – Красовский Сергей Иванович.

–          И здесь ты со своей ерундой людей достаешь, – недовольно промычал Красовский, но Вася уже провалился в глубокий сон и ничего не ответил.

Хозяин поднялся из-за стола и неслышно вышел в другую комнату, а девушка присела на край кровати и несколько минут смотрела в опухшие от отдыха лица гостей. Затем встала и осторожно вышла в дверь, за которой перед этим скрылся ее дядя.

 

***

 

Матвей Анатольевич Драклин – он же еще много-много печально известных персонажей из мировой истории – стоял прямо в центре пятиконечной звезды, нарисованной на полу огромного подвала пасеки. Все привычки пожилого профессора, все маскирующие отпечатки, наложенные размеренной университетской жизнью, слетели с него, как чехол с танка. От фигуры в черном плаще веяло такой силой, что у Стеллы по спине побежали ледяные мурашки. Глаза ее дяди потеряли тупую безнадежность преподавателя с девяноста гривнами оклада и в них светилась мудрость долгих тысячелетий. Черты лица стали резче, четче и одновременно напоминали волка и орла. Даже пламя толстых свечей, зажженных на остриях лучей звезды, казалось, отклонялось чуть-чуть в сторону от черной фигуры.

–          Подойди ко мне, – раскатился по подвалу низкий голос, немного искаженный эхом. – Ты принесла амфоры?

–          - Да... – Стелла на секунду запнулась, но переборола себя и выговорила слово, показавшееся ей совершенно неуместным, – ...дядя.

–          Давай, – дядя тяжёло протянул руку, и Стелла, как завороженная, подошла к нему. Перебарывая мелкую дрожь, она протянула две стеклянные амфоры с капелькой крови в каждой.

–          Кровь, – задумчиво протянул старик, рассматривая амфоры. – И еще дыхание. Их дыхание оборвется здесь, в центре, и тогда замкнется круг и придет Тот, Кто лишит тебя смерти. Только... «Опасайтесь глупости и бедности молодых народов, которые способны навечно разрушить древнюю мудрость»..., – пробормотал он. – Что бы это могло значить?

–          Дядя, – внезапно сказала Стелла, – а их.... Обязательно убивать?

–          ЧТО?!!

–          Их обязательно убивать? – с неожиданной решимостью повторила девушка. – Может, можно использовать вместо них кого-то другого?

–          Стелла, – медленно и равномерно проговорил дядя, – что произошло? За две недели мы с тобой убили одиннадцать человек. Я согласен, график был интенсивным, обычно хватает одного-двух в месяц, но этого требовал процесс. В тебе проснулись совесть или тяга к вегетарианству? Ты решила пойти на попятный?

–          Нет, что ты. Я просто подумала, что мне не хотелось бы убивать именно этих двоих. Можно отложить церемонию?

–          Нет, – так же медленно и размеренно повторил дядя. – Нельзя. – Он начал говорить раздраженно, постепенно повышая голос, дрожащий от гнева. – Я задумал свой план полторы тысячи лет назад, начал его реализовывать почти тысячу лет назад, я просчитывал гороскопы и генетические линии, я отслеживал и корректировал судьбы всех – всех! – людей из твоего рода тысячу лет. Тысячу! Я приготовил и просчитал все! И теперь, когда все готово для появления Его в этом мире, ты решила пожалеть двух дураков, с которыми ты так старательно совокуплялась в бане по моему сценарию?! Ты думаешь, у Него нет больше дел, кроме того, чтобы ждать, когда у тебя будет настроение? Ты что, с ума сошла или обпилась за обедом той дряни, которую так любят лакать здешние приматы? Скажи, пожалуйста, чем эти двое деградировавших обезьян покорили твое любвеобильное сердце?

–          Мне их просто жаль, – угрюмо ответила Стелла, глядя в пол. – Именно их.

–          Почему? ПОЧЕМУ??? Чем именно они выделились для тебя из пятимиллиардной толпы себе подобных? Чем они лучше тех одиннадцати, которых мы убили с тобой? Черви, забывшие все и вся, забывшие кто они и откуда! Животные, потерявшие искусство смерти и поэтому сразу же потерявшие искусство жизни! Насекомые, не помнящие прошлых воплощений и не делающие выводов из старых ошибок, из-за чего каждый их них тысячелетиями месит одно и то же болото, по крупице накапливая драгоценный опыт! Кретины, любящие только свое эго, ради него жертвующие всем – жизнью, совестью, душой! Объясни мне, пожалуйста, чем, чем они так запали в твою куриную голову?

–          Не знаю. Мне их просто жаль.

–          Ты отказываешься быть со мной всегда из-за них? – звенящим от бешенства голосом проговорил старик.

–          Нет, – тяжело, после паузы ответила Стелла, – не отказываюсь.

–          Тогда замолчи. Похоже, я понял, что И-Цзин имел в виду под глупостью молодых народов. Осталось только разобраться с бедностью…

 

***

 

Вася и Красовский проснулись одновременно и в холодном поту. Им обоим приснились кошмары.

Васе снился сон о том, что Президент Украины вдруг решил прекратить узаконенный беспредел силовых структур и налоговой администрации. Верилось, конечно, с трудом, но картины во сне были настолько реальными, что в Васином сознании здравый смысл  сцепился с природным романтизмом не на жизнь, а на смерть.

Тем не менее, события во сне развивались быстрее, чем героиня индийского фильма рожает ребенка от любимого человека или от негодяя-совратителя.

Специальным указом в стране был создан контролирующий орган, в обязанности которого вменялось наблюдать за действиями всех сотрудников государственных структур и немедленно увольнять каждого, кто будет заподозрен в превышении полномочий, а тем более тех, кто будет придирками или постоянными проверками мешать развитию бизнеса в стране. Налогоплательщики для государства гораздо важнее, чем органы контроля! (В этот момент здравый смысл пропустил тяжелый нокаутирующий удар и ненадолго отключился). Новый контролирующий орган получил название «Народный Комитет Усиленного Контроля, Инспектирования и Штрафов» (Сокращенно – «Народный КУКИШ»).

На внеочередной сессии Верховной Рады депутаты целых три дня рассматривали только один вопрос – кого назначить на ответственную должность Чрезвычайного и Полномочного Генерального Председателя Народного Комитета Усиленного Контроля, Инспектирования и Штрафов (Сокращенно – ЧреПоГенПреда «Народного КУКИШа»)? Всем было ясно, что только личность, соединяющая в себе все мыслимые и прочие достоинства, могла спасти нацию. Кандидат должен был быть молод, инициативен, умен, знать все входы и выходы в национальном бизнесе и прекрасно представлять себе систему работы всех контролирующих структур. Но где же найти такого человека? Где найти такого кандидата среди тех, кто еще не сел, не ударился в религию или не смылся за границу?

Конструктивный поначалу разговор потихоньку перерастал в крупную ссору, к которой таинственным образом приплелись вопросы двухъязычия, курса гривны к доллару и Черноморского флота. И вот, в самом конце третьих суток, Президент, уже порядочно охрипший, вдруг что-то вспомнил и даже просветлел лицом.

–          Господа, – сказал Президент, – мы же ищем рукавицы, которые за поясом. Помню, как-то господин Первый Вице-премьер по вопросам будущего освоения глубин Северного Ледовитого Океана говорил мне, что в Днепропетровске есть один кандидат, который обладает всеми необходимыми качествами.

При слове «Днепропетровск» большинство депутатов недовольно скривилось, депутат из г. Донецка раздраженно сказал «Опять!» и стукнул кулаком правой руки о ладонь левой, а депутат из г. Луганска решительно кивнул, но промолчал.

–          Кто же, как не он, – продолжал Президент, – хлебнул лиха с нашими отдельными недостатками и сможет обеспечить эффективную работу нашего Народного КУКИШа?

–          Скажите, пожалуйста, – раздался голос из зала, – откуда господин Первый Вице-премьер по вопросам будущего освоения глубин Северного Ледовитого Океана узнал о Вашем претенденте? Они случайно не родственники?

–          Нет, – ответил Президент, – наш кандидат учился в параллельных группах с дочерью родственника троюродного брата Первого Вице-премьера по вопросам будущего освоения глубин Северного Ледовитого Океана (в зале скривились еще сильнее). Нашего кандидата зовут, – Президент сделал многозначительную паузу и торжественно улыбнулся, – Вася Левский!

Раздался одобрительный гул. То тут, то там слышались отдельные возгласы вроде «Ну, раз Вася, это другое дело...», «Так бы сразу и сказал...», «Слава Богу, нашелся человек...», «А мени, як соловью, хочь вин Вася, хочь вин не Вася, та хоча б вин Лумумба – абы не москаль …» и так далее.

–          Господа, – взял слово депутат из г. Донецка, – лично у меня против кандидатуры Васи Левского возражений нет, Вася действительно сможет сделать  эту работу. Но господа, возникает невольный вопрос – почему на одну из самых важных должностей в стране опять предлагается человек из Днепропетровска? В конце концов, сколько же можно!!!

Верховная Рада зашумела, как штормовое море. Васю знали все, претензий к Васе не было ни у кого, но – твою дивизию! (как сказал один депутат от силовых структур) – неужели нельзя найти подходящего человека откуда угодно, только не из Днепропетровска?

После трехчасовых дебатов большинство сошлось на том, что лучшей кандидатуры, чем Васина, в настоящее время все равно нет, и голосование все-таки провели. Почти все депутаты проголосовали «за» кандидатуру Васи, «против» принципиально проголосовал только депутат из г. Донецка. Депутат из г. Луганска всем видом показал, что он согласен с коллегой из г. Донецка, но потом притворился, что ему нужно срочно позвонить и от участия в голосовании воздержался.

Через час курьером в Днепропетровск был отправлен совершенно секретный пакет, в котором находились: а) приказ о назначении Василия Ивановича Левского на должность Чрезвычайного и Полномочного Генерального Председателя Народного КУКИШа, подписанный Президентом и всей Верховной Радой (кроме депутатов из г. Донецка и г. Луганска); б) специально для такого случая учрежденный орден СуперГероя Украины, выданный В.И. Левскому за полное соответствие служебному положению; в) для В.И. Левского – погоны специального звания «Маршал Правосудия».

Ничего не подозревающий Вася на следующее утро привез в налоговую пакет документов для очередной встречной проверки и был потрясен тем, что его во дворе торжественно встречает весь коллектив сотрудников Государственной налоговой администрации. Сотрудники, улыбаясь, толпились вокруг Васи, как дети вокруг Ленина, а хлеб-соль на подносе вынесла такая потрясающая блондинка, которая наверняка была любовницей как минимум заместителя начальника отдела налоговой милиции.

Васин здравый смысл снова отправился в нокаут.

–          Добро пожаловать, господин Маршал Правосудия, – солнечно улыбнулась красавица. – Радость сотрудника налоговой инспекции оттого, что к нему пришел налогоплательщик – его кормилец и поилец – не имеет никаких границ. Хлеб-соль, дорогой господин Маршал Правосудия! – и с этими словами красавица изящным жестом протянула Васе граненый стакан перцовой водки.

–          Ура-а-а! – радостно закричали сотрудники налоговой администрации.

В этот момент Васин здравый смысл начал приходить в себя. Игнорировать зрительные, обонятельные, осязательные и прочие сигналы не было никакой возможности, и поэтому Васин здравый смысл пришел к выводу, что он и Вася на пару сошли с ума. Вася (вслед за своим здравым смыслом) понял, что все, что он ощущает, есть только плод его воображения, решившего реализовать национальную мечту если не наяву, то хотя бы в бреду. Здравый смысл подсказывал Васе, что стакан ему протягивает не сногсшибательная любовница денежного дяди, одетая в мини-юбку, а здоровенный санитар в белом халате, а в самом стакане не перцовая водка, а тройная порция брома. Твердо уверенный в диагнозе Вася механически взял рюмку и выпил ее как воду, без подготовки. Однако в стакане была именно водка, и Васе пришлось срочно закусывать хлебом-солью.

Здравый смысл поплыл окончательно. Вася понял, что сон – не сон, а раз так все складывается, то шанс упускать нельзя и решил поближе познакомиться с блондинкой, любовник которой в самом ближайшем будущем наверняка окажется у Васи на ковре.

Васин здравый смысл был тщеславен не меньше, чем сам Вася, поэтому он махнул на себя рукой, сдался на милость романтизму, включился в происходящее и тоже нацелился поучаствовать в знакомстве с блондинкой.

И сон завертелся с быстротой карусели. Вася смутно воспринимал, чем именно занимался Народный КУКИШ под его руководством (или, как говорил Вася в неофициальной обстановке – «чрепогенпредством») – какие-то плановые акции, кого-то ловили на взятках (потом отпускали за более крупные взятки), какие-то демонстрации пенсионеров, которые снимали тележурналисты для вечерних выпусков новостей. В коротких сюжетах дикторы проникновенным голосом рассказывали об очередных указах и приказах Маршала Правосудия, а сам Маршал выступал с интервью, одетый в новый китель, на котором раз от разу становилось все больше правительственных наград. Хорошо поставленным голосом Вася рассказывал зрителям о тяжелой ситуации в стране, о недоимках в бюджет, о необходимости принимать более жесткие меры. В моменты особого обострения политической ситуации Маршал даже иногда позволял себе острую, но тщательно выверенную и политически корректную критику в адрес Президента.

На фоне всей неразборчивой профессиональной деятельности яркими вспышками Васе запомнились некоторые приобретения, сделанные им за неполный год исполнения обязанностей Чрезвычайного и Полномочного Генерального Председателя Народного Комитета Усиленного Контроля, Инспектирования и Штрафов (ЧреПоГенПреда Народного КУКИШа). В его «потребительскую корзину» вошли – пятикомнатная квартира в престижном районе Киева, джип «Мерседес», четырехэтажный дом в пригороде Киева, небольшой пивной завод, пакет акций хлебного завода, участок земли на Южном берегу Крыма с выходом к морю и прочая соответствующая положению мелочь – несколько машин поскромнее, бриллианты, золото, картины и скульптуры, а также футболка, в которой Шевченко забил решающий пенальти в финальном матче «Милана» против «Ювентуса» (Насколько Васе было известно, таких футболок только в Киеве было больше трехсот, но положение обязывало).

Неумолимое время во сне наконец притормозило свой бег как раз на специальной командировке Васи (по поручению Верховной Рады Украины) для изучения международного опыта по борьбе с превышением чиновниками своих служебных полномочий. В командировке Васю сопровождал специальный секретарь-референт от межпарламентской комиссии – та самая блондинка, которая первой вынесла Васе хлеб-соль (точнее – хлеб-водку) в день его назначения на должность. Обдумывая новые, более эффективные методы борьбы с растратами чиновниками бюджетных средств в личных целях, Маршал и секретарь-референт, утомленные ночными дебатами, лежали на закрытом пляже дорогого отеля на Канарских островах. Маршал Правосудия, разомлевший от жары и  нескольких затяжек очень хорошей «травы», слушал в плеере альбом «Революции» Жана Мишеля Жарра и лениво поглаживал обнаженную грудь специального секретаря-референта от межпарламентской комиссии (альбом был записан Васей на многоразовый диск перед вылетом, но Маршала Правосудия таможня не досматривала, а купальник надевать Вася запретил секретарю в первый же день специальной командировки). Наконец, решив перейти к внеплановым прениям, Вася воткнул косяк в песок и решительно повернулся к блондинке, но… Черт!

Именно в этот момент сон внезапно переместился в рабочий кабинет Маршала Правосудия, который сегодня рассматривал личное дело старшего оперуполномоченного N-ского отделения, лейтенанта милиции Красовского Сергея Ивановича.

–          Ну что, Кросс, – сказал Маршал, который, несмотря на свой высокий и ответственный пост, остался абсолютно простым и демократичным в общении человеком, – ты мне сам сто раз по пьяни рассказывал, где у тебя были проколы. Ты же знаешь, я на это всегда глаза закрою, но представь – твой шеф прислал телегу на восьми листах, в которой за постоянные опоздания просит хорошенько взять тебя за задницу. Вот так, – Маршал Правосудия вдруг оказался сзади старшего оперуполномоченного Сергея Красовского и обеими руками вцепился в гладкие, упругие ягодицы, которые сверху сходились в тонкую талию, а внизу превращались в умопомрачительные ножки. – Ух, ты...

«МАМА!» – заорал Вася не своим голосом и, даже до конца не проснувшись, резко сел на кровати. Вася совершенно четко помнил, что рядом спит Красовский, и когда Вася увидел перед глазами нежную розовую спину, тонкую талию и упругие ягодицы, у него перехватило дыхание, резко заныл член и зашевелились волосы по всему телу.

Красовскому после сегодняшней бани снился огромный Уголовный Кодекс, раскрытый на статье 118: «Удовлетворение половой страсти в извращенных формах» (Красовский учился розыскному делу по старому кодексу, и его косное подсознание еще не успело перестроиться на новое законодательство).

Красовский пытался бежать от огромной книги, но каждый раз попадал в один и тот же коридор, в котором находилась решетчатая дверь с табличкой «Посторонним выход воспрещен!». Чуть-чуть выше таблички на стене висел плакат с большими цветными фотографиями, на которых Красовский с ужасом увидел себя и Стеллу в самые интересные моменты сегодняшнего общения. У Красовского похолодела спина. Сверху на плакате золотыми буквами было написано «Извращенные формы удовлетворения половой страсти. Учебно-методическое пособие. Для курсантов средних и высших учебных заведений МВД. Просмотр с целью стимулирования эрекции для последующего самоудовлетворения категорически запрещен». Красовский оперским чутьем знал, что к нему уже приближаются жена и следователь с судебными исполнителями. И когда выхода не осталось, когда потерявший всякую надежду Красовский сел возле таблички «Посторонним выход воспрещен!», съежился и зажмурил глаза, откуда-то сверху раздался спасительный начальственный голос, пафосно провозгласивший: «Действия указанного характера по взаимному согласию являются непреступными...» и проклятый коридор рассыпался по кирпичикам.

Потом Красовскому приснилось огромное, до горизонта, поле. По замерзшей земле кое-где были проведены кривые борозды, из которых нехотя выглядывали корни сорняков, слева на краю поля торчал трактор «Беларусь» со спущенными шинами, а на краю поля перед Красовским, поджидая своего часа, стояло множество нетерпеливо прогревающих двигатели автомобилей «Москвич» различных расцветок и моделей. Худые, облезлые вороны суетливо ходили по полю в поисках пропитания и злобно посматривали друг на друга.

В общем, складывалось впечатление абсолютной запущенности и непаханности. Каким-то гражданским чутьем Красовский вдруг понял, что это поле – не просто поле, а Конституционное Поле, над которым ему, именно ему, придется еще работать и работать, как говорится, пахать и пахать. Но он готов! Он начнет прямо сейчас!

Сейчас Красовский отменит все несправедливые законы и введет в стране полную демократию. Любой ценой, если понадобится – даже насильственными методами. Значит, так – Красовский достал черный оперский блокнот и начал торопливо записывать судьбоносные мысли – для полного и окончательного торжества законности сначала необходимо отменить все глупости, которые постоянно мешают сотруднику милиции изобличать преступника.

Презумпция невиновности не распространяется на лиц, подозреваемых в совершении преступных деяний. Если нарушил закон – будь добр, отвечай, а не отмалчивайся. Адвокатов необходимо лишить лицензий и в обязательном порядке прикомандировать для помощи к следователям. Потом...

Но в это время непаханое Конституционное Поле почему-то исчезло, и на его месте появился зал суда, огромный, как футбольный стадион. За черным столом восседали трое судей в милицейской форме и почему-то в напудренных париках. Рядом с пухлой папкой перед председательствующим находился граненый стакан и литровая бутылка водки с надписью на этикетке «Заседание с клюквой».

–          Итак, – председательствующий налил себе стакан, коллегам по полстакана, выпил, крякнул, занюхал длинным локоном парика и встал. – Господа! Сегодня мы рассматриваем не просто дело, но дело с большой буквы, ДЕЛО, и когда мы судим этого человека, – судья указал пальцем на сжавшуюся фигурку в полосатой одежде, – то мы судим не просто конкретного преступника. Мы судим всю эпоху развала нашей родины и всех представителей этой эпохи, благодаря которым мы живем так, как живем и имеем то, что имеем. Когда стране было трудно, когда старики не получали пенсию, когда стипендии студентам не хватало даже на проездной, такие, как подсудимый всячески старались, якобы не нарушая закон, увильнуть от уплаты налогов в бюджет. Когда не хватало средств даже для достойного финансирования судопроизводства (в петлицах председательствующего блеснули золотые, ручной работы эмблемы, ставшие последним писком моды среди официального начальства)... Да, впрочем, что вам говорить? Встаньте, подсудимый, покажите свое лицо! Смотрите, граждане Украины! Перед вами – Враг Украинского Народа Номер Один – Василий Иванович Левский!

В зале раздался шум. «Кровопийца!», «Враг!», «Да причем тут он!…», «А мени, як соловью!», «Да что вы к нему прицепились!», «Я же говорил, что не нужно было отделяться...», «Ах ты падлюка, пидкацапнык недобытый!..». В нескольких местах вспыхнули драки, к предмету рассмотрения отношения не имеющие.

–          Тихо! – закричал председатель. – Не шуметь в зале суда! И когда же мы научимся жить при демократии? Переходим к делу. Для дачи показаний вызывается первый свидетель, – председатель сделал томительную паузу, – Красовский Сергей Иванович!

И вежливые судебные исполнители с нашивкой «118» на рукавах вывели Красовского Сергея Ивановича (для своих – Ксиву) на место дачи показаний.

–          Сергей Иванович, – председатель обратил пронзительный взор прямо в душу Красовского, – расскажите народу Украины, что Вам известно о том, как подсудимый из гражданина страны превратился в ее же заклятого врага?

Красовский помялся, но деваться было некуда. Он зачем-то пригладил коротко стриженые волосы и заговорил, стараясь не смотреть в сторону сгорбившегося полосатого кума.

–          Я, как представитель закона… Конечно же… Ну, в общем… Ну да, я понимаю, закон есть закон и без него порядка не будет, но с другой стороны, разве это законы (зал замолчал)? Кто их принимал? Как должен был жить человек со специальностью, которая стала никому не нужна еще до того, как Вася окончил ВУЗ? Он ведь не торговал наркотиками, не крал имущества граждан и государства, не убивал людей за кошелек с сорока гривнами? Он же не угонял у какого-нибудь лопуха «Жигули», на которые тот, может быть, работал и копил всю жизнь! Вася не оставлял без пенсии стариков и не он выгонял старшее поколение на улицы клянчить копейки на хлеб у молодых и сильных! В чем его вина? Он нарушал закон? Но ведь иначе он не выжил бы! А если завтра введут закон, запрещающий дышать? Что потом? Всех к стенке ставить? Со своей стороны, считал справедливым... – Красовский разошелся не на шутку и говорил еще долго, что-то доказывая, кого-то цитируя и зачитывая целые страницы из черного оперского блокнота, но когда посреди своей речи Красовский посмотрел на председателя и увидел, что тот снова нюхает локон, то понял, что все его усилия пропали зря.

–          Сергей Иванович, – встал председатель, и его голос гулко раскатился по залу суда, – Вас вызвали для того, чтобы Вы осудили врага, а не для того, чтобы Вы оправдывали его перед лицом нации. В силу всего вышеизложенного решение суда таково – Вы – Сергей Иванович Красовский, и Ваш кум – Василий Иванович Левский, как злейшие враги родины, будете расстреляны прямо сейчас!

И Красовский оказался на одной скамье с Васей. Красовский (уже в полосатой одежде) чувствовал себя кристально и светло, человеком с горячим сердцем и чистыми руками (у него даже защипало в глазах от собственного героизма), настоящим опером. В какой-то момент Красовскому даже показалось, что в задних рядах мелькнуло ободряющее суровое лицо самого Железного Феликса.

–          Ну что, кум, – сказал Красовский и улыбнулся, – Бог им судья. Через двадцать лет мы с тобой в глазах потомков будем героями, а их дети станут стыдиться своих отцов. Умрем, как мужчины – смеясь в лицо смерти и в рожи палачей! Давай хоть обнимемся на прощанье!

–          Давай, – с готовностью согласился Вася и вдруг обхватил кума руками за шею и стал целовать взасос.

«Во, блин, – мелькнуло в голове у Красовского, – вот гад. Что за голубые замашки? Все-таки не зря он купил кассету Моисеева! А еще доказывал, что его прикалывает только манера исполнения! Подожди! Сейчас ты получишь своего этого… как его… «Танго-Вазелин»!!!». Красовский попытался оттолкнуть Васю, но вдруг нащупал у него упругие груди и с истошным воплем проснулся и подскочил на кровати.

Вася и Красовский, оба в холодном поту, сидели на скомканной простыне, а между ними втиснулась Стелла. Вася обеими руками держал Стеллу за ягодицы, а она обвила руками за шею и целовала упирающегося Красовского.

–          Мальчики, – проворковала Стелла, отпустив Красовского, который тут же оттолкнулся от ее груди сильнее, чем надо и упал с кровати на спину, судорожно хватая вытянутыми руками воздух. – Мальчики…

Приблизительно через пятнадцать минут измученные «мальчики» снова уснули – на этот раз без правовых кошмаров и политической фантастики. Совсем без снов, правда, не обошлось, но и особого дискомфорта потоки подсознаний более не доставили.

Сон Красовского был добрым и незамысловатым – Красовскому снилось, что он и кот Опер в один день получили внеочередные звания, стали начальниками N-ского отделения, уволили Гошу  Воробейченко и Третьего-Лишнего («выкинули лётчика с балластом») и наконец-то сбили денег с коммерсантов, чтобы пристроить лечиться от наркотической зависимости Добровольную Наротную Дружину и прописать в какой-нибудь развалюхе Фуцына. Что снилось Васе под звучащее отовсюду «Танго-Кокаин» Бори Моисеева – он так никогда и не смог вспомнить. Возможно, оно было и к лучшему.

 

***

 

Когда Вася проснулся, уже было темно. Красовского рядом не было, а искать его было лень. Вася достал измятую пачку «Парламента», закурил и растянулся на кровати, пуская серые кольца в низкий потолок. Потом критично осмотрел себя и, в принципе, остался доволен результатами осмотра. Вполне спортивный молодой человек, а небольшой животик его даже украшает. «Южный Шаолинь нам дарит эти сны...» – пропел Вася, не думая о том, что шаолиньские монахи вряд ли пили самогон и курили в постели.

–          Кросс, – негромко позвал Вася.

–          Иду, – раздалось из соседней комнаты и через секунду в дверном проеме появился Красовский, в одних трусах, но держащий в руке одноствольное ружье.

–          Смотри, кум, какие вещи есть у пасечников – «Браунинг» 1903 года, 16 калибр, с серебряной инкрустацией. Несколько штук стоит. И патрон в стволе есть. Интересно, а у дедули разрешение есть на такую вещь?

–          Где понты, там и менты, а менты – всегда понты, закрутили, суки, руки вертухайчики, – пропел Вася, потом отобрал у Красовского ружье и начал целиться по сторонам (Красовский матюгнулся и отскочил за дверь). – Сергей Иванович, вы – человек без всякой совести. Так-то вы расплачиваетесь за гостеприимство?

–          Ни за что я не расплачиваюсь, – недовольно ответил Красовский. – Разве это гостеприимство? Мы проснулись, а в доме никого нет. Куда хозяева делись?

–          Да хрен их знает. Может, пошли пчел своих доить – работа есть работа. Ну а жрать все-таки хочется. Да и рюмка здешнего самогона не повредила бы!

–          Кум, – загадочно понизив голос, сказал Красовский, – Там подвал открытый. Давай заглянем – может, где кусок сала завалялся или капусты миска возле бутылки самогона?

–          Невежливо как-то получается – лазить по чужому дому в отсутствие хозяев. Нехорошо, – категорически отрезал Вася, подтягивая брюки и забрасывая «Браунинг» на плечо. – Ну, идем. Где тут твой подвал?

Красовский на несколько секунд задержался – он надел брюки, засунул удостоверение за резинку трусов сбоку, сзади за пояс брюк заткнул пистолет, положил в карман запасную обойму и пошел за Васей.

–          Ну ни хрена себе подвальчик, – сказал Вася, когда они спустились вниз. – Вот это пасека! Серый! Ты посмотри на размер – тут же в футбол играть можно!

–          Ы-ы-ы... – согласно ответил Красовский.

–          Хотя, кроме размера, ничего тут удивительного нет, – продолжил Вася, сделав несколько шагов вперед и рассматривая стены. – А что за звезда на полу? Подземный обком катакомбных коммунистов? Или это и есть «некоторые аспекты Славянской Книги Мёртвых»?

–          Да. Это они и есть, – раздался сзади голос пасечника.

Хозяева стояли плечо к плечу, преграждая дорогу к выходу. И старик, и девушка были одеты в черные, спускающиеся до пола плащи, только Стелла сжимала в ладошке изогнутый нож обычных размеров, а нож, который держал старик, был больше милицейской дубинки. На шеях у обоих хозяев пасеки висели одинаковые золотые медальоны, изображающие рогатого получеловека-полукозла.

–          Что происходит? – выдавил Красовский, незаметно (как ему казалось) заводя руку за спину.

–          То, что и должно было произойти. Вы сейчас отправитесь в Царство Мёртвых, – просто ответил старик. – Ваши тела послужат рождению вечной жизни. Ничего необычного не происходит – всё как всегда. Успокойтесь. Через минуту вы увидите свет. Не бойтесь его, идите к нему. Если свет будет справа, идите вправо. Если свет будет слева, идите влево. Вы можете гордиться – такая судьба, как у вас, выпадала не более чем двум сотням людей с момента возникновения нынешней цивилизации.

Старик сделал шаг вперед, и Стелла последовала за ним.

Красовский тянул пистолет вверх, но «Макаров» чем-то зацепился за ремень брюк и, больно царапая мушкой копчик, никак не хотел выниматься. А повернуться и посмотреть, что именно мешает достать пистолет, Красовский не мог – он почему-то был уверен, что с ним сейчас может произойти что-то ужасное, и не хотел терять ситуацию из виду.

Вася сдернул с плеча «Браунинг» и взвел курок. «Только бы патрон был не холостой», – подумал он.

–          Стоять, суки! Ножи на пол, руки за головы, быстро! Оглохли, падлы?! – заревел Вася так, что эхо заметалось по подвалу.

«Вот это коммерсант! – совершенно ни к месту пронеслось в голове у Красовского. – А ещё меня доставал насчёт того, что мент – не профессия, а пожизненная группа инвалидности. Посмотрел бы он сейчас на себя со стороны! Его бы в один наряд с Газонокосильщиком – вот парочка получилась бы! Да их пришлось бы держать в клетке и выпускать в намордниках! Ай да Вася! Новая разновидность коммерсанта – латентный спецназовец!». Самым интересным для Красовского было то, что эта длинная мысль промелькнула настолько стремительно, что по времени вся уместилась в то мгновение, когда Вася заканчивал кричать звук «ы» в слове «падлы».

–          Стелла, стань за меня, – очень быстро и серьезно сказал старик и обратился к Васе, – Патрон действительно не холостой. Только он снаряжен обычной дробью, на зайца. Не серебряной. Вы, я думаю, начинаете понимать, кто я, и что против меня может помочь только серебро. Лучше положите ружье, а то, пока мы займемся вашим товарищем, вы можете случайно застрелить себя, и все пойдет насмарку. Тогда смерть вашего друга будет намного мучительнее, чем я планирую. Просто так, для того, чтобы отвести душу. – Старик перевел взгляд на Красовского. – Прошу вас, Сергей! Вы боитесь? Не нужно, другого пути у вас все равно нет. Помните, я говорил вам, что нередко лучше не быть нигде, чем быть там, где вы хотели оказаться?

 И прикрывая своим телом девушку, старик двинулся к абсолютно белому Красовскому, который никак не мог вытащить пистолет и из-за этого впал в ступор.

«Серебряная, серебряная, серебряная, – вертелось в голове у Васи. – Блин! У меня же цепочка серебряная! Бывшая жена мне эту цепочку еще перед свадьбой по совету своей горячо любимой мамы подарила! Хоть раз в жизни спасибо бывшей теще! И цена-то цепочке – три бакса, а вот она и пригодилась! Господи, помоги, пожалуйста, я больше никогда не буду пить! Ни разу! Честное слово! Ну за руль точно пьяным не сяду!»

Вася сорвал с шеи серебряную цепочку, схватил ружье за ствол возле мушки и поставил его прикладом на землю. Скомкав цепочку в кулаке, Вася затолкнул ее в ствол и продвинул вглубь пальцем. Затем Вася усилием воли задавил дрожь в руках, поднял ружье и навел его на пасечника.

–          Вот и серебро, – чужим, квакающим голосом сказал Вася.

–          Да, вот и серебро, – спокойно повторил старик и затем продолжил, обращаясь к Стелле, но при этом не сводя взгляда с Васи. – Стелла, убить меня не так просто, как кажется этому идиоту, но чтобы не случилось, главное – сохрани череп неповрежденным. Все остальное неважно. Главное – сохрани череп неповрежденным. Ясно? Смочишь его свежей кровью, приложишь мой медальон, дальше все пойдет само. Ты поняла?

Взгляд старика буквально на секунду метнулся в сторону девушки, но почему-то получилось так, что именно в этот момент Вася нажал на курок.

Матвей Анатольевич, бывший профессор, бывший пасечник и еще Бог его знает кто обернулся к Васе и в моментальной вспышке предсмертного знания все понял. Время для старика вдруг потекло очень медленно. На долю секунды опоздал он оттолкнуть Стеллу и отклониться от заряда дроби, медленно летящего к его груди и с низким гудением несущего впереди себя раздробленные серебряные звенья. «…Опасайтесь глупости и бедности молодых народов, которые способны навечно разрушить древнюю мудрость…» – мелькнул мысль перед тем, как дробь вперемешку с серебром попала в грудь. Старик покачнулся, на секунду застыл и рухнул. Кожа и одежда моментально съежились, оголяя скелет, и рассыпались хлопьями черного пепла. Черные хлопья продолжали сжиматься и исчезали, оставляя после себя облачка черной пыли.

Дом вздрогнул, и сразу тряхнуло так, что Вася, взмахнув руками, упал на спину, отчего дымящееся ружье улетело куда-то назад и попало прикладом Красовскому в челюсть. Из глаз у Красовского полетели искры, он от неожиданности отступил назад и от неожиданности же вдруг вытащил пистолет.

Дом уже трясся, с каждой секундой набирая обороты. С земляного пола поднималась пыль, из стен летела штукатурка, а на том месте, где упал старик, клубилось, расширяясь, густое черное облако. Мозг Красовского, оглушенный всем увиденным, окончательно прекратил всякую рассудочную деятельность и реагировал на раздражители только на уровне безусловных рефлексов. Впереди была опасность, в руке был пистолет – Красовский поднял «Макарова», сдернул предохранитель, глубоко вдохнул (уши сразу покраснели), заорал «А-а-а!!!» и начал палить в густую, как ночь, медленно вертящуюся массу.

Приключения последних дней, пережитые табельным оружием без чистки и смазки, дали о себе знать в самый неподходящий момент. После пятого или шестого выстрела курок вдруг остался нажатым, а пистолет тупо лязгнул и затвор застрял где-то посередине своего хода. Красовский изумленно опустил глаза, несколько раз дернул намертво заевший затвор, вдруг пришел в себя и, моргая, осмотрелся по сторонам.

Дом уже начинал рассыпаться. В той части подвала, которую еще можно было видеть перед черной стеной пыли, из стен выскакивали кирпичи, земляной пол вздувался и трескался, а крыша начинала медленно проседать. У ног Красовского, приподнявшись на локтях, лежал Вася и, прижав подбородок к груди, неподвижно смотрел в центр черноты.

–          Валим отсюда, валим, придурок! – заорал Красовский, но Вася не двигался. Тогда Красовский резко размахнулся и изо всех сил ударил Васю ногой в левое плечо. Вася вздрогнул, опять замер на секунду, а потом молниеносно вскочил на ноги.

–          Валим!!! – снова повторил Красовский, дернул Васю за руку и бросился к выходу из подвала, злорадно ощущая резкую боль в ноге, которой приводил кума в чувство. «Это тебе, гад, за баню, за «дай покататься» и за все остальное» – успел подумать Красовский, выбегая из подвала, в четыре прыжка пересекая дом и выскакивая на улицу. На улице Красовский остановился и обернулся назад, моментально столкнувшись с налетевшим на него Васей. Вася увидел, что Красовский смотрит куда-то ему за спину, и повернулся в направлении его взгляда.

Дом трясся, как микроавтобус в лесопосадке, в котором Красовский, двоюродный брат Красовского и Вася однажды подвозили в город пятерых студенток сельскохозяйственного техникума. Черная густая пыль медленно выплывала изо всех щелей в стенах пасеки и собиралась возле земли, постепенно поднимаясь к крыше. Все здания на участке съеживались, сжимались, как бы уходили сами в себя, вокруг было как-то по-будничному тихо, но и Красовский, и Вася откуда-то знали, что сейчас за этим затишьем последует такая буря, от которой лучше быть подальше.

–          Валим! – на этот раз закричал Вася, и кумовья бросились к сиротливо стоящему «кукурузнику». В две секунды Красовский уже сидел за рулем, а Вася сидел рядом с ним и зачем-то пытался вытащить из защелки ремень безопасности.

«Аккумулятор!» – одновременно пронеслось в голове у обоих.

–          Давай, родимый, спасай. Покрашу, подрихтую, движок переберу, шаровые поменяю, выноси, «кукурузник» хренов! – как пулемет протарахтел Красовский, набрал полную грудь воздуха, прижал пистолет подбородком к груди, зажмурился и взялся за ключ, торчащий из замка зажигания.

–          Давай, родимый, давай, – перепуганным эхом отозвался Вася с соседнего сиденья.

–          БЛЯ-А-А-ДЬ!!! – не своим голосом заорал Красовский и до отказа крутанул ключ.

Может быть, аккумулятор успел немного подзарядиться за то время, пока «кукурузник» стоял возле чертовой пасеки. Может быть, он и не разряжался вовсе, а просто попал под действие неизвестных чар и Красовский зря упрекал Васю в том, что Вася не выключил на ночь мигалку – кто знает? А может быть – Вася больше склонялся к этому мнению – на машину подействовало то самое заклинание, выкрикнутое Красовским, которое позволяет славянину выразить любое чувство – от леденящего черного ужаса до самого крайнего восхищения. После того, как ключ зажигания повернулся в замке, стартер заскрежетал, затем на мгновение, которое тянулось целую жизнь, замолк, а потом «кукурузник» дернулся и радостно загрохотал остывшим двигателем. Красовский воткнул первую передачу и выжал до пола газ.

«Кукурузник» прыгнул вперед так, что Васю и Красовского отбросило на сиденьях (Красовский выронил пистолет, который прижимал подбородком, лязгнул зубами и прикусил язык). Машина проскочила сквозь ворота и Красовский с Васей на максимальной скорости рванули прочь от этого места туда, откуда приехали – по своей четко видной на сырой земле колее. За их спинами раздавался низкий гул, тряслась земля и из огромного черного облака, закрывшего уже полнеба, время от времени вылетали доски, бревна, кирпичи, стекла и куски черепичной крыши.

 

***

 

После того, как грязная вода залила сиденье автомобиля начальника N-ского отделения, навсегда тем самым подмочив репутацию Фуцына, «бомжацьке щастя» (как говорил Батон) окончательно отвернулось от Фуцына.

Фуцын, мчащийся с мочалкой в руках прочь от N-ского отделения милиции, добежал до «гастронома имени себя», завернул за угол и с ходу налетел на милицейский патруль.

Трое милиционеров – высокий толстый старший сержант, жилистый сержант и щуплый рядовой срочной службы, удивительно похожие на Никулина, Моргунова и Вицына в форме украинских милиционеров, застыли, как вкопанные.

–          Ты дывы, бомжара, – протянул рядовой с таким изумлением, словно увидел перед собой как минимум Президента.

Фуцын зажмурился и съежился, закрыв лицо мочалкой, но патруль был настолько потрясен появлением бомжа в районе, прочесанном за последние две недели около тридцати раз, что никто даже не стукнул для порядка неизвестно откуда взявшегося бомжа.

–          Та ты шо ж, падлюка, робыш? – придя в себя, медленно начал «Моргунов», постепенно набирая обороты. – Ты шо, не знаешь, шо у город завтра сам Презыдент прыизжае? Ты подывысь на него – вин тут в сауны з мочалкамы ходыть, а нам из-за нього з работы вылитать! Та ты хочь знаешь, падлюка, шо було б и тебе и нам, якщо б тебе начальство побачыло? А?! Ану давай бигом у «бобика»! Во гад, а! Ему персонального «Титаника» подогналы, расстаралыся, можно сказаты, прогнулыся, а вин купаеться к прыизду высоких гостей! Давай бигом у «бобика», Нептун собачий, а?!

Фуцын получил увесистый пинок в зад и наполовину вбежал, наполовину влетел в клетку, расположенную в задней части милицейской машины. «Бобик» взвыл сиреной и рванулся с места.

Фуцын повертел в руках мокрую мочалку, потом посмотрел на свои мокрые брюки и подложил мочалку под себя, чтобы хоть немного смягчить удары жесткого сидения, вольтижирующего на колдобинах.

Попрыгав минут двадцать на неровных днепропетровских дорогах, «бобик» затормозил и тощий рядовой, похожий на Вицына, открыл дверь «обезьянника».

–          Вылазь, приехали, – стараясь быть грозным, сказал «Вицын» и хлопнул по своей костлявой ладони милицейской дубинкой.

Фуцын схватил мочалку, быстро выбрался на улицу и в лицо ему ударила струя свежего речного ветра. Увиденная картина настолько потрясла Фуцына, что он сначала не поверил в то, что увидел, хотя повидал на своем веку немало.

«Бобик» находился на огороженной милицейскими машинами и редкой полоской милиционеров части грузового причала, скрытой от посторонних глаз деревьями и зданиями. Все носило здесь следы многолетнего запустения и ненужности, все было старым и заброшенным, и напоминало декорации к антиутопии о будущем человечества после тотальной войны. Не вписывались в общую картину спокойного угасания только переминающиеся с ноги на ногу милиционеры и вороны, которые медленно кружили над причалом и злобно каркали на потревоживших их людей.

Возле причала стояла старая ржавая баржа, наполовину загруженная песком, обрезками труб, битым шлакоблоком, какими-то коробками и ржавым корабельным хламом. Вторая половина баржи была заполнена приблизительно полутораста бомжами и из-за этого больше всего походила на цыганский табор после пятидесяти лет непрерывных странствий.

–          Видишь, как вас любят? – как показалось Фуцыну, даже с легкой укоризной спросил «Никулин», появившийся из-за открытой дверцы «бобика». – Смотри, как заботятся! Вас уже знают во всех соседних областях, ждут на всех дорогах, все глаза проглядели – а вы тут высаживаетесь с воды – и шнырь в разные стороны! Гордись, красавец! Такого не помнят здешние места со времен форсирования Днепра!

–          Хорош балакать! – оборвал его «Моргунов», присоединившийся к отбывающему на «Титанике» Фуцыну и группе сопровождающих лиц. – Через минуту отходыть, хорошо, шо успели! Давай, дуй на баржу – потом унукам будешь брехать, шо служив у морскому десанти! Пошел, Ди Каприо!

Фуцын получил еще один пинок, после которого без остановки добежал до баржи, протопал по сходням и затерялся в толпе коллег по морскому десантированию. «Моргунов» закурил сигарету и прислонился к дверце «бобика», а капитан милиции, руководивший организацией круиза, увидел еще одного чуть не упущенного бомжа и показал кулак «Моргунову». Затем капитан облегченно выдохнул, достал мобильный телефон, набрал номер, сказал несколько слов и затем около минуты слушал. Вдруг он вытянулся по стойке «Смирно!» (тут же вытянулись по стойке «Смирно!» все стоящие на причале милиционеры), после чего рявкнул «Есть!», четким движением убрал телефон в карман и махнул кому-то в толпе «сопровождающих» в милицейской форме.

Высокий накачанный сержант подошел по причалу к борту баржи, окинул пассажиров тяжелым взглядом, показал им увесистый кулак, с недоверием посмотрел  в толпу бомжей (Фуцыну почему-то был уверен, что именно на него), полминуты о чем-то сосредоточенно думал и только после этого кивнул капитану. Капитан прокашлялся, заорал «Поехали!» и махнул рукой.

Небольшой буксирный пароходик загудел, баржа вздрогнула всеми своими ржавыми бортами, тронулась с места и, медленно разворачиваясь носом к середине реки, понесла днепропетровский десант к Запорожью, предусмотрительно перекрывшему все сухопутные пути наступления, но совершенно не готовому к атаке с воды.

Знал ли что-то старший сержант, похожий на Моргунова, называя баржу «Титаником» – неизвестно. Но никакой высадки с воды в Запорожье не было, так как баржа, груженная хламом и бомжами, несколькими километрами ниже Днепропетровска по течению Днепра на середине реки пошла на дно – вместе с грузом, сыгравшим роль балласта, и почти всеми своими пассажирами.

Наверное, навсегда останется тайной, что именно произошло на борту днепропетровского «Титаника». Утонула ли баржа, не выдержав перегрузки по причине изношенности, или же у произошедшего были какие-то другие причины – так никто никогда и не узнал. Некоторые злые языки утверждали, что кто-то из днепропетровского начальства просто решил раз и навсегда избавиться от надоевшей прослойки населения и даже не пожалел для этого дела баржу, но… На то они и злые языки, чтобы все их слушали, но особо им не верили. Да и кто будет интересоваться судьбой бомжей, которые в очередной раз одновременно исчезли из города накануне визита Президента?

 

***

 

 …Когда баржа начала заметно оседать и крениться, Фуцын наконец-то выбросил мочалку, которую держал в руках от самого N-ского отделения, прыгнул за борт и поплыл к берегу. Вспомнив навыки, полученные во время службы в десанте сорок лет назад, Фуцын, добравшись до суши, не стал выходить на сушу, а просидел в камышах до самого вечера и только в темноте выбрался на берег.

Фуцына трясло, глаза слезились, дело попахивало воспалением легких. Фуцын понимал, что нужно несколько дней отлежаться, и потом уходить от Днепропетровска раз и навсегда. Он, пригибаясь, добрался до низкого лесочка и пошел от реки, ориентируясь по звездам.

Фуцын шел почти всю ночь. Ему было холодно, пред рассветом он замерз окончательно, а потом начал «плыть», как боксер после пропущенного удара. Фуцына трясло, перед его глазами в причудливо извивающихся тенях ветвей начали переплетаться образы и картины, которые Фуцын видел в жизни, Фуцын начинал засыпать на ходу и даже не удивился, когда где-то в затылке вдруг отчетливо раздался голос, словно отрывок из подслушанного разговора: «Сейчас ты увидишь свет, не бойся его».

 Когда только начинало светать, Фуцыну показалось, что впереди раздался рев, похожий на рев разрывающегося под нагрузкой мотора, причем звук мотора показался Фуцыну странно знакомым. А потом – потом полнеба закрыла густая черная туча и грохнуло так, что под ногами качнулась земля. Сон и усталость моментально куда-то отступили, и Фуцын снова превратился в бомжа, вынужденного выживать в негостеприимной области. Его вывозили из Днепропетровска автобусами и баржей, по земле и по воде, так что в следующий раз он не удивится персональному самолету. Ощущая инстинктом бомжа приближение новых неприятностей, Фуцын остановился, развернулся к источнику шума и успел увидеть, как в небо над лесом вдруг взметнулись доски, камни и ульи, которые через секунду начали падать в лес, с громким треском ломая ветки деревьев.

Белая точка стремительно вылетела из черной тучи, описала небольшую, хорошо видную на фоне еще темного неба и черной тучи параболу, вдруг выросла в размерах и, словно бревно тарана, ударила Фуцына в лоб. «Всё!» – мелькнуло в голове у Фуцына и его сознание тихо, почти нежно отключилось, устав от обилия впечатлений сегодняшнего дня.

Когда Фуцын пришел в себя, уже было совсем светло. Никакой черной тучи нигде не было, в лесу было слышно только пение птиц, и если бы не поломанные ветви деревьев и не валяющийся на земле строительный мусор, Фуцын подумал бы, что все события перед отключкой ему просто померещились. Фуцын пошевелился, закашлялся и сел, схватившись за голову и ощупывая шишку на лбу.

Придя в себя, Фуцын огляделся по сторонам и увидел в нескольких метрах от себя метательный снаряд, отправивший его в нокаут. Снарядом оказался большой человеческий череп с ровными блестящими зубами и с массивной золотой коронкой на одном из них.

Фуцын редко держал в руках драгметаллы, но узнавал их безошибочно. Он пошарил рукой вокруг себя и нащупал в траве обломок кирпича. Подобравшись к черепу, Фуцын повернул его коронкой вверх и, неловко размахнувшись, ударил кирпичом.

Фуцына трясло от поднимающейся температуры, сознание еще мутилось, поэтому удары выходили неточными и кирпич постоянно соскальзывал. Только после пятого или шестого удара раздался треск, и поцарапанный золотой зуб вылетел из лунки. В этот момент Фуцыну показалось, что под ним опять покачнулась земля, небо на секунду потемнело и в ушах раздался ужасающий вой, но разум Фуцына списал все необычайные явления на усталости, болезни и нокаута.

Фуцын тщательно завернул добычу в большой лист подорожника, положил в карман, поднялся с земли и пошел в лес, тщательно обходя места, где с деревьев свисали доски, бревна, куски черепицы или обломанные ветви.

К концу дня Фуцын наткнулся на село.

Фуцын спрятался в кустах и дождался сумерек. Опираясь на свою, как говорил Красовский, «бомжацкую чуйку», Фуцын приметил самый безобидный, домик с краю и в сумерках постучал в ворота. На лай собаки из дверей дома вышел хозяин – бывший участковый, заслуженный пенсионер МВД, ныне зарабатывающий себе на жизнь выращиванием на продажу картошки и огурцов.

После того, как бывший участковый похоронил жену и выдал дочь замуж за милиционера, которого на работе дразнили не то Буханка, не то Каравай, не то Батон (дочь с зятем приезжали в гости раз в году), он подал рапорт и вышел на пенсию. Пенсионер жил совсем один и в селе его называли «Полковнику никто не пишет». Бывший участковый был человеком крупным, тяжелым на руку и скорым на дать кому-нибудь в ухо, но, в принципе, незлым.

«Полковнику никто не пишет», потягиваясь и почесывая живот, подошел к воротам, возле которых стоял сгорбившийся и угодливо улыбающийся Фуцын и протягивал на ладони желтый металлический комочек.

В результате бартерной сделки, после которой Фуцын к списку своих нарушений действующего законодательства прибавил еще и незаконный оборот драгметаллов (и, естественно, укрывательство от налогов), Фуцын в обмен на золотой зуб получил литровую банку самогона, несколько вареных картофелин, полбуханки хлеба, разрешение переночевать в сарае, старое одеяло (на время ночевки) и невообразимо старый милицейский ватник (насовсем). Прижимая добычу к груди, Фуцын скользнул в сарай мимо рвущейся с цепи собаки, а бывший участковый отправился в дом, собираясь выспаться перед завтрашней поездкой в город на базар. Но выспаться не получилось – около двух часов ночи «Полковнику никто не пишет» проснулся от чудовищного рева и взбудораженного шума голосов.

В одном классе с бывшим участковым учился хулиган Колян, который для поддержания профессионального баланса в школьном выпуске загремел в тюрьму за хулиганство в тот же год, в который бывший участковый пошел учиться в школу милиции. Когда после школы милиции он вернулся работать в родное село, Колян вернулся из своей первой отсидки, и в последующие десять лет их пути уже не расходились.

Участковый ловил хулигана после каждого праздника, и едущий по улице в безмолвные часы послепраздичного похмелья мотоцикл, за рулем которого сидел хмурый невыспавшийся участковый, а развалившийся в коляске Колян раздирал на груди фуфайку, демонстрировал наколки и самозабвенно орал на все село «Таганку» или «Эх, дороги», стал своеобразной визитной карточкой деревни. Неразлучную парочку почему-то прозвали Индеец Джуз и Рыцарь Добрый Вечер, и если на следующий день после праздника (советского, церковного – без разницы) в утренний бодун не врывался грохот мотоцикла вперемешку с «Таганкой» и «Эх, дорогами», то односельчане даже переживали – уж не случилось ли чего плохого?

Участковый (тогда еще – Рыцарь Добрый Вечер) задерживал Коляна (пока еще – Индейца Джуза) больше ста раз, трижды хулигана сажали на небольшие срока по материалам, собранным участковым, и участковый был твердо уверен, что в четвертый раз он посадит одноклассника надолго, но судьба распорядилась иначе.

Третий свой срок Колян получил за то, что когда отправился бить морду комбайнеру, оскорбившему, как показалось Коляну, дочь председателя колхоза, он почему-то сбился с дороги и в результате свернул челюсть и сломал два ребра председателю колхоза. Возможно, Коляну надоели нары (во что участковому верилось с трудом), но после третьего срока Колян вдруг почти остепенился.

Вернувшись из тюрьмы, Колян не купил в сельпо, как обычно, две бутылки водки, не выпил их сразу же крыльце сельпо и не устроил традиционное битье стекол и лиц односельчан (участковый с мотоциклом уже ждал его за магазином). Вместо традиционного «бала по случаю возвращения» Колян направился прямиком в правление колхоза и, стараясь не смотреть в глаза председателя, попросил взять его мотористом.

Колян, в школьные годы делавший мотоциклы всей деревне, оказался хорошим мотористом, но умудрялся совмещать с работой свое хобби – спиртные напитки. Пять дней в неделю Колян работал в гараже колхоза, вечерами делал шабашку в сарае возле дома, а пятницу в селе называли «день святого Коляна». В пятницу вечером Колян затаривался – в зависимости от настроения и заработка – самогоном или водкой, и около двух часов ночи односельчане – все, кто в этот вечер почему-то не пил, а спал – просыпались от доносящихся из дома Коляна «Таганки», «Эх, дорог», грохота бьющихся о стены запчастей и инструментов и под занавес – от нечленораздельного воя, которым Колян извещал весь мир о наступлении финальной «белки».

Именно от такого воя, сопровождаемого захлебывающимся лаем собак, и проснулся этой ночью бывший участковый. Сегодня была не пятница, а Колян, невзирая на все свои недостатки, был человеком пунктуальным, поэтому участковый взял стоящее возле двери ружье и вышел посмотреть, что случилось.

Гомонящие полуодетые односельчане окружили Коляна, двое или трое держали его за руки, а Колян, с перекошенным лицом, с расширившимися во весь глаз зрачками, сжимал в ладони цепочку нательного крестика, трясся и ревел от ужаса.

– Саныч, – заорал Колян, увидев участкового, – Саныч! Ты ж меня знаешь, ты ж мне поверишь – я ж тебе никогда не врал, даже ж тогда про сельпо! Саныч! Я движок явовский Сашке Федоровскому колол, до ночи коцупался, потом велик взял и к речке купаться поехал. Поехал на пляж под Адониными, велик положил, только раздеваться, смотрю… Из лесу девка молодая выходит, шмотка на ней черная рваная, как плащ у Надьки, только до земли, и все смотрит – то под ноги, то на Луну, как будто ищет что, и плачет, плачет так (Колян вздрогнул и всхлипнул)... Я ей – девушка, а она как повернулась! А у нее нож в руке, и кровь на рту и на всем лице, а глаза… А-а-а!!! – Снова заревел и затрясся Колян и стоящие вокруг вцепились в моториста и поволокли его к дому.

«Белки», которых Колян ловил в измененных алкоголем состояниях сознания, среди односельчан давно вошли в поговорку, поэтому бывший участковый сплюнул и пошел досыпать.

Но сон не шел. Бывший участковый никак не мог понять две вещи: во-первых, сегодня была не пятница, а Колян пил только в праздники и только в пятницы, в последние пятнадцать лет ни разу не нарушив свою негласную традицию.

Во-вторых – бывший участковый на своем веку перевидал немало и пьяных, и обкуренных, и наглотавшихся колес, и обнюхавшихся клею, и обколотых.  С одного взгляда на человека бывший участковый мог определить не только вид «психоделика», которым загрузился данный индивидуум, но и приблизительную дозу и даже приблизительный состав смеси – если кайфующий индивидуум предварительно повеселил свой мозг не одной гадостью, а организовал себе «коктейль Молотова». И у бывшего участкового никак не шли из головы огромные, почти круглые глаза Коляна, темные от расширившихся зрачков.

Безусловно, Колян был на сильнейшей «измене», ужас, который выворачивал Коляна, быть куда больше, чем сам Колян, но… «Полковнику никто не пишет» готов был поспорить на всё своё скудное имущество, что Колян был не пьян, не обкурившись, на наглотавшись колес, не обнюхавшись и не обколовшись – Колян был в черном ужасе, но Колян был абсолютно трезв.

– Хрен его знает, – пробормотал бывший участковый перед тем, как провалиться в сон. – Добухался, Колян, крыша съехала. Хотя… Может, и видел чего. Рассказывал же дед, что при Екатерине мужики русалку в сеть поймали и веслами забили. Может… А может, и нет. Хотя… Да нет, ерунда это все. Хотя… С утра предупрежу бомжа, чтобы в лес не совался, а шел в город по шоссе… – в следующую секунду бывший участковый уже крепко спал.

Однако предупредить с утра бомжа не удалось – когда Полковнику никто не пишет утром заглянул в сарай, то нашел там только аккуратно сложенное одеяло, пустую литровую банку и сильно смятый, уже начаюший засыхать большой лист подорожника.

 

***

 

После визита Президента в Днепропетровск, перед которым так некстати исчез Красовский (Красовский потом объяснил, что они с кумом отравились «левой» водкой, посадили аккумулятор и сутки отходили в посадке, пока не завели «кукурузник» с толкача), в Днепропетровске больше никто и никогда не видел Фуцына.

Правда, Батон утверждал, что однажды видел в новостях по «Интеру» сюжет о работе московской транспортной милиции, и когда давали крупный план «обезьянника», то на секунду вроде бы мелькнул Фуцын и вроде бы Фуцын почему-то был одет в милицейский ватник устаревшего образца. Но на самом деле это был Фуцын или нет, видел Батон этот сюжет или, по своему обыкновению, всё придумал – никто и никогда не узнал.

 

***

 

…Проскочив на полном ходу ворота пасеки и едва не умудрившись при этом снести машиной оба столба сразу, Вася и Красовский возвращались в Днепропетровск из волшебной страны алкогольных опьянений и, как следствие – грубых нарушений ПДД, чрезмерного употребления самогона, бурного секса, дурацких снов и совсем уж откровенной мистики.

Красовский, одетый в одни брюки, с молочно-белым лицом и темно-багровыми ушами неестественно ровно сидел за рулем «кукурузника» и выжимал из машины все, на что она была еще способна. Мизинцем и безымянным пальцем левой руки Красовский придерживал руль, указательным и средним пальцем той же руки прижимал к внутренней стороне ладони мобильный телефон, а большим пальцем, постоянно сбиваясь и рыча при этом от злости, раз за разом набирал какие-то номера. Правую руку Красовский держал на рычаге переключения скоростей, одновременно сжимая в ладони «Макаров» с застрявшим в среднем положении затвором и наполовину торчащей из отражательного окна гильзой. В зубах Красовский нежно, но крепко держал удостоверение сотрудника милиции.

«Шеф – жена, шеф – жена, тёща – мама – шеф – жена», – вертелось в голове у Красовского. «Вот это будет! Блин! Всё. Больше – ни капли. Боже, помоги, я больше никогда не буду пить! Ну, уж с кумом – точно никогда не буду!»

Вася скрючился на правом переднем сидении, упершись коленями в торпеду и откинув голову на спинку между подголовником и дверцей. Он безотрывно смотрел в окно на светлеющее небо, и только время от времени орал: «Не-бо уронит ночь на ладо-ни – НАС НЕ ДОГОНЯТ!!!» так громко, что практически заглушал голос Бори Моисеева, томно хрипящего «Танго-Кокаин» из пробитых динамиков «кукурузника».